Кто написал роман бег. Смотреть что такое "«БЕГ»" в других словарях. Литературное направление и жанр
Пьеса «Бег», Михаила Булгакова являлась знаковым произведением для творчества автора и была написана на основании воспоминаний жены Булгакова об эмигрантской жизни и на мемуарах .
Произведение было сдано в театр МХАТ 16 марта 1928 г. Работу над постановкой должны были начать через месяц, но через некоторое время постановку отменили, а после и вовсе наложили запрет.
Резко отрицательную оценку произведению дал Сталин, хотя счел возможным добавить, что мог бы разрешить ставить пьесу если Булгаков отредактирует ее, но Булгаков отказался это делать, пьесу запретили к показу, и только в 1940 году после смерти автора ее опубликовали.
Суть пьесы
Произведение повествует об окончании , все ее действие буквально пронизано горечью отчаяния гибели Белого движения.
Судьбы белых эмигрантов, выкинутых революцией за границу проходят через все произведение. - Константинополь - Париж и дальше, бесконечность бегства от революции, из России, и что в какой-то определенный момент происходит понимание того, что бегство — это не выход, от самого себя не убежишь, а Родина — это часть их больной, исстрадавшейся души.
Сон второй, третий, четвертый -действие происходит в первых числах ноября 1920 г. Пятый и шестой сон описывают жизнь героев в Константинополе, летом 1921 г. Седьмой - Париж осень 21 года. Восьмой сон - Константинополь осень 1921 года.
Действие первое
Сон первый. Буквально в нескольких словах Булгаков показывает суровую обстановку войны, работу штаба фронта, знакомит читателя с генералом Хлудовым, который мстит своей родине за предательство, вешая и убивая красноармейцев, отдавая приказ открыть огонь «в разлуку» по Таганашу.
Генерал отдает приказ повесить и Корзухина, который отрекается от своей жены Серафимы, когда ее обвинили красной, говоря, что «начал хорошо, кончил скверно» Хлудов имеет реальный жизненный прототип генерала Слащева. Автор представляет генерала Черноту, который тоже имеет реальный прототип - генерала Улагая. Чернота бежит от буденовцев под видом беременной Барабанчиковой.
Сон второй. Все бегут за границу, и хотя, архиепископ Африкан сравнивает бегство с египетским исходом сынов Израиля, генерал Хлудов находит более емкую аналогию бегства сравнивая его спобегом тараканов от внезапно зажженного света.
Действие второе
Сон третий На сцене появляется новый персонаж контрразведчик Тихий, ищущий компромат на Серафиму Корзухину. Серафима больна, при обвинении что она коммунистка она выбивает окно и зовет на помощь Проходящего мимо с отрядом кавалерии генерала Черноту, генерал с оружием в руках отбивает ее от контрразведки.
Сон четвертый. Дело происходит все еще в Крыму. Хлудов разговаривает с призраком - вестовым. Голубков свидетель происходящего в ужасе. Вошедший с докладом казак сообщает Хлудову что его ждут на корабле Чернота и Серафима. Все накрывает тьма.
Действие третье
Сон пятый. Псевдорусский район Константинополя, генерал Чернота продает серебряные газыри символ генеральского отличия, для того чтобы получить выигрыш с тараканьих бегов. Хлудов сопровождает его и с горечью констатирует «Душный город! И это позорище - тараканьи бега». Хлудова постоянно преследует призрак повещенного им Крапилина.
Сон шестой. Все еще Константинополь, но уже лето. Происходит сора Черноты с Люсей, Голубков играющий на шарманке. Появляется Серафима с греком, несущим покупки. Чернота и Голубков прогоняют грека, Голубков объясняется Серафиме в любви. Хлудов разжалован из армии. Герои мучительно ищут выход из создавшегося положения, тоскуют по родине их буквально пронизывает жажда смерти не где-нибудь, а именно Дома в России.
Действие четвертое
Сон седьмой. Действие происходит в Париже. Чернота обыгрывает Корзухина в карты на 20000 долларов и выкупает у того медальон Хлудова. Теперь у Голубкова есть деньги чтобы помочь Серафиме.
Сон восьмой Снова Константинополь. Хлудова по-прежнему мучает призрак повешенного вестового, Серафима жалеет его и собирается уехать в Питер. Появляется Чернота и Голубков. Голубков и Серафима признаются в любви друг другу. Когда Хлудов остается один он стреляет себе в голову. И снова тьма.
С е р а ф и м а В л а д и м и р о в н а К о р з у х и н а – молодая петербургская дама.
С е р г е й П а в л о в и ч Г о л у б к о в – сын профессора-идеалиста из Петербурга.
А ф р и к а н – архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же химик М а х р о в.
П а и с и й – монах.
Д р я х л ы й и г у м е н.
Б а е в – командир полка в Конармии Буденного.
Б у д е н о в е ц.
Г р и г о р и й Л у к ь я н о в и ч Ч а р н о т а – запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых.
Б а р а б а н ч и к о в а – дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты.
Л ю с ь к а – походная жена генерала Чарноты.
К р а п и л и н – вестовой Чарноты, человек, погибший из-за своего красноречия.
Д е Б р и з а р – командир гусарского полка у белых.
Р о м а н В а л е р ь я н о в и ч Х л у д о в.
Г о л о в а н – есаул, адъютант Хлудова.
К о м е н д а н т с т а н ц и и.
Н а ч а л ь н и к с т а н ц и и.
Н и к о л а е в н а – жена начальника станции.
О л ь к а – дочь начальника станции, 4-х лет.
П а р а м о н И л ь и ч К о р з у х и н – муж Серафимы.
Т и х и й – начальник контрразведки.
С к у н с к и й, Г у р и н – служащие в контрразведке.
Б е л ы й г л а в н о к о м а н д у ю щ и й.
Л и ч и к о в к а с с е.
А р т у р А р т у р о в и ч – тараканий царь.
Ф и г у р а в к о т е л к е и в и н т е н д а н т с к и х п о г о н а х
Т у р ч а н к а, л ю б я щ а я м а т ь.
П р о с т и т у т к а – к р а с а в и ц а.
Г р е к-д о н ж у а н.
А н т у а н Г р и щ е н к о – лакей Корзухина.
М о н а х и, б е л ы е ш т а б н ы е о ф и ц е р ы, к о н в о й н ы е к а з а к и Б е л о г о г л а в н о к о м а н д у ю щ е г о, к о н т р-р а з в е д ч и к и, к а з а к и в б у р к а х, а н г л и й с к и е, ф р а н ц у з с к и е и и т а л ь я н с к и е м о р я к и, т у р е ц к и е и и т а л ь я н с к и е п о л и ц е й с к и е, м а л ь ч и ш к и т у р к и и г р е к и, а р м я н с к и е и г р е ч е с к и е г о л о в ы в о к н а х, т о л п а в К о н с т а н т и н о п о л е.
Сон первый происходит в Северной Таврии в октябре 1920 года. Сны второй, третий и четвертый – в начале ноября 1920 года в Крыму.
Пятый и шестой – в Константинополе летом 1921 года.
Седьмой – в Париже осенью 1921 года.
Восьмой – осенью 1921 года в Константинополе.
Действие первое
Сон первый
Мне снился монастырь…
Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас…»
Тьма, а потом появляется скупо освещенная свечечками, прилепленными у икон, внутренность монастырской церкви. Неверное пламя выдирает из тьмы конторку, в коей продают свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное решеткой, шоколадный лик святого, полинявшие крылья серафимов, золотые венцы. За окном безотрадный октябрьский вечер с дождем и снегом. На скамейке, укрытая с головой попоной, лежит Б а р а б а н ч и к о в а. Химик М а х р о в, в бараньем тулупе, примостился у окна и все силится в нем что-то разглядеть… В высоком игуменском кресле сидит С е р а ф и м а, в черной шубе.
Судя по лицу, Серафиме нездоровится.
У ног Серафимы на скамеечке, рядом с чемоданом, – Г о л у б к о в, петербургского вида молодой человек в черном пальто и в перчатках.
Г о л у б к о в (прислушиваясь к пению). Вы слышите, Серафима Владимировна? Я понял, у них внизу подземелье… В сущности, как странно все это! Вы знаете, временами мне начинает казаться, что я вижу сон, честное слово! Вот уже месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по весям и городам, и чем дальше, тем непонятнее становится крутом… Видите, вот уж и в церковь мы с вами попали! И знаете ли, когда сегодня случилась вся эта кутерьма, я заскучал по Петербургу, ей-Богу! Вдруг так отчетливо вспомнилась мне зеленая лампа в кабинете…
С е р а ф и м а. Эти настроения опасны, Сергей Павлович. Берегитесь затосковать во время скитаний. Не лучше ли было бы вам остаться?
Г о л у б к о в. О нет, нет, это бесповоротно, и пусть будет что будет! И потом, ведь вы уже знаете, что скрашивает мой тяжелый путь… С тех пор как мы случайно встретились в теплушке под тем фонарем, помните… прошло ведь, в сущности, немного времени, а между тем мне кажется, что я знаю вас уже давно-давно! Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле, и я буду горд и счастлив, когда донесу вас в Крым и сдам вашему мужу. И хотя мне будет скучно без вас, я буду радоваться вашей радостью.
Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову.
(Погладив ее руку.) Позвольте, да у вас жар?
С е р а ф и м а. Нет, пустяки.
Г о л у б к о в. То есть как пустяки? Жар, ей-Богу, жар!
С е р а ф и м а. Вздор, Сергей Павлович, пройдет…
Мягкий пушечный удар. Барабанчикова шевельнулась и простонала.
Послушайте, madame, вам нельзя оставаться без помощи. Кто-нибудь из нас проберется в поселок, там, наверно, есть акушерка.
Г о л у б к о в. Я сбегаю.
Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто.
С е р а ф и м а. Почему же вы не хотите, голубушка?
Б а р а б а н ч и к о в а (капризно). Не надо.
Серафима и Голубков в недоумении.
М а х р о в (тихо, Голубкову). Загадочная и весьма загадочная особа!
Г о л у б к о в (шепотом). Вы думаете, что…
М а х р о в. Я ничего не думаю, а так… лихолетье, сударь, мало ли кого ни встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви…
Пение под землей смолкает.
П а и с и й (появляется бесшумно, черен, испуган). Документики, документики приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной.)
Серафима, Голубков и Махров достают документы. Барабанчикова высовывает руку и выкладывает на попону паспорт.
Б а е в (входит, в коротком полушубке, забрызган грязью, возбужден. За Баевым – Буденовец с фонарем). А чтоб их черт задавил, этих монахов! У, гнездо! Ты, святой папаша, где винтовая лестница на колокольню?
П а и с и й. Здесь, здесь, здесь…
Б а е в (Буденовцу). Посмотри.
Буденовец с фонарем исчезает в железной двери.
(Паисию.) Был огонь на колокольне?
П а и с и й. Что вы, что вы! Какой огонь?
Б а е в. Огонь мерцал! Ну, ежели я что-нибудь на колокольне обнаружу, я вас всех до единого и с вашим седым шайтаном к стенке поставлю! Вы фонарями белым махали!
П а и с и й. Господи! Что вы?
Б а е в. А эти кто такие? Ты же говорил, что в монастыре ни одной души посторонней нету!
П а и с и й. Беженцы они, бе…
С е р а ф и м а. Товарищ, нас всех застиг обстрел в поселке, мы и бросились в монастырь. (Указывает на Барабанчикову.) Вот женщина, у нее роды начинаются…
Б а е в (подходит к Барабанчиковой, берет паспорт, читает). Барабанчикова, замужняя…
П а и с и й (сатанея от ужаса, шепчет). Господи, Господи, только это пронеси! (Готов убежать.) Святый славный великомученик Димитрий…
Б а е в. Где муж?
Барабанчикова простонала.
Б а е в. Нашла время, место рожать! (Махрову.) Документ!
М а х р о в. Вот документик! Я – химик из Мариуполя.
Б а е в. Много вас тут химиков во фронтовой полосе!
История «Бега»
В 1970-м, в год столетия Ленина, на экраны Советского Союза вышел фильм «Бег», снятый по мотивам одноименной пьесы Михаила Булгакова. Фильм о трагическом исходе белых из Крыма, об утраченной Родине и о драматическом стремлении ее вернуть. Журнал «Историк» напросился в гости к режиссеру фильма, народному артисту СССР Владимиру Наумову, чтобы выяснить, как в то время вообще возможно было снять такое кино…
В фильме «Бег» заняты выдающиеся советские актеры, народные артисты СССР Михаил Ульянов , Олег Ефремов , Евгений Евстигнеев , Алексей Баталов , Бруно Фрейндлих , Михаил Глузский , Владимир Басов .
Это была первая экранизация произведений Михаила Булгакова в СССР и один из первых советских фильмов, в котором белые, вопреки сложившейся в тогдашнем кино традиции, выглядели отнюдь не сборищем негодяев и дураков, а показаны думающими, страдающими, любящими свою страну людьми. По большому счету, фильм, как, собственно, и пьеса великого писателя, получился о Родине, которая одна на всех, потеряв которую однажды, так трудно обрести ее вновь…
Пьеса «Бег»
Драму о Гражданской войне Михаил Булгаков писал по заказу МХАТа.
В черновых вариантах фигурировали разные названия – «Рыцарь Серафимы», «Изгои». Но в итоге возникла пьеса «Бег» в восьми снах – о любви, о сражениях, о чужбине. В работе писатель использовал воспоминания генерала Якова Слащёва , вернувшегося из эмиграции на Родину. Но пьеса не пробилась сквозь цензуру.
«Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины Гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа» – таков был вердикт Сталина. Булгаков не стал кардинально перерабатывать пьесу.
Премьера «Бега» состоялась через много лет после смерти автора, в 1957-м, в сталинградском Драматическом театре им. М. Горького. А через год пьесу Булгакова поставили в Ленинграде, на прославленной сцене Александринки – в Государственном академическом театре драмы им. А.С. Пушкина. В роли Хлудова блистал Николай Черкасов , Чарноту играл не менее знаменитый Юрий Толубеев . С тех пор у «Бега» счастливая сценическая судьба.
В советские годы это было настоящее откровение. Кинорежиссерам Владимиру Наумову и Александру Алову стоило большого труда донести картину до зрителя.
В самом начале нашей встречи Владимир Наумов предупредил:
– Если вы хотите, чтобы я вам рассказывал об исторической основе фильма, то вы обратились не по адресу. Потому что, если вам нужна историческая точность, я тут вам вряд ли чем-то помогу: ее там нет. Мы снимали художественный фильм – здесь важно слово «художественный».
– Как раз про фильм и хотелось бы поговорить…
– Про фильм давайте.
– Совершенно непонятно, как вам вообще удалось тогда получить разрешение на экранизацию не просто пьесы Михаила Булгакова, что само по себе уже было бы событием, но едва ли не самой «белогвардейской» его пьесы?
– Честно говоря, сам не знаю. Да, это была первая экранизация Михаила Афанасьевича в нашей стране – спустя 30 лет после его смерти. За границей уже были фильмы по роману «Мастер и Маргарита», у нас – ничего…
– Как это у вас получилось?
– Не знаю. Наверное, нахальство помогло. А как иначе?
– Неужели вы смогли убедить начальство, что нужно снимать именно такой фильм?
– Мы их просто обманули.
– Как?
– Ну как? Так вам все и расскажи… (Смеется.) Дело в том, что мы с Александром Аловым были художественными руководителями Творческого объединения писателей и киноработников и в этом качестве имели кое-какие права. Ну мы и запустили сами себя: по моему и Алова приказу. Вот и все.
– И что, начальство не возражало?
– Еще как возражало! Но при этом вся наша «армия» уже ехала на платформах в сторону юга России – к Сивашу и Севастополю. Как говорится, процесс пошел!
Мы это называли «методом удава» – это когда нужно успеть истратить как можно больше денег, чтобы начальство боялось запрещать картину, потому что тогда ему влетит за впустую потраченные государственные средства. Я спрашиваю Алова: «Что будем делать с запретом начальства?» «Да ничего, – говорит, – авось начальство скоро снимут». И правда, вскоре того начальника сняли. А про нас просто забыли.
Михаил Ульянов (Чарнота), Татьяна Ткач (Корсакова), Евгений Евстигнеев (Корзухин) и Алексей Баталов (Голубков) на съемках фильма «Бег»
ОТЕЦ СЛУЖИЛ В КРАСНОЙ АРМИИ И БЫЛ ЧУТЬ ЛИ НЕ КОМИССАРОМ, А БРАТ ЕГО – БЕЛОГВАРДЕЙСКИМ ОФИЦЕРОМ , в конце 1920 года бежавшим в Константинополь… У нас дома запрещено было произносить его имя
Потом нам рассказывали, как ругалось наше начальство: «Им хорошо, они беспартийные, а я из-за них партийный билет могу положить на стол! Никаких Стамбулов, никаких Парижей!» – «Да они уже там!» – «Господи, что, и Кузьму увезли?!» – «Увезли».
– Кузьму?
– Кузьмой называли громадный объектив, который позволял снимать с огромным охватом. Тяжеленный – около 90 килограмм! Оператору выковали железный жилет, чтобы он смог удерживать Кузьму.
– И что?
– Начальство, как нам передавали, задумалось. И с надеждой поглядело на помощников: «А сколько весит Кузьма?» – «В комплекте – килограмм под 90». – «А штатив остался?» – «Остался! Таможня задержала». – «Так они же его не поднимут – их же всего трое уехало!»
А мы тем временем ломали голову, как пользоваться этой здоровенной конструкцией, ведь штатив действительно не пропустила таможня. Наконец придумали: погрузили Кузьму на согнутую спину директора картины Михаила Амираджиби , оператор встал на свое место, и мы стали снимать. Такого плавного и мягкого изображения ни один стационарный штатив не давал! Правда, двигаться наш «штатив» мог метров десять, не больше, после чего ему нужна была 40-минутная передышка.
Турки сторонились этого странного сооружения из людей, железа и стекла, которое медленно двигалось по Стамбулу. Когда мы переходили улицу, все от нас шарахались.
– Вы сказали, вас было трое в Стамбуле?
– Да, мы снимали там общие планы. А сцены с актерами в Стамбуле снять не удалось: никто бы такую ораву в Турцию не выпустил. Поэтому наш «Стамбул» мы строили частично в Болгарии, частично у нас на студии. Но все старались сделать точно. Мы потом прокручивали туркам сцены, снятые в нашем «Стамбуле», и некоторые, показывая на экран, говорили: «Вот сейчас за поворотом покажется мой дом».
– В вашем фильме снялись великолепные актеры. С подбором исполнителей проблем не было?
– Мы долго не могли найти актера на роль Хлудова.
– Почему?
– Вот не можем найти, не нравится никто! И вдруг одна женщина из другой съемочной группы привозит фотографии нашему второму режиссеру. И на одной из них я увидел Владислава Дворжецкого, его глаза…
Мы долго не знали, на какую роль его брать, потому что тогда это был совершенно непрофессиональный актер. Но я люблю готические фигуры. В итоге мы взяли эту готическую фигуру с потрясающим лицом и удивительными глазами, ничего, как мне сказали, не умеющую делать в кино. Сначала мы решили, что станем снимать его в массовке: будем выделять именно это лицо. Потом подумали-подумали – и поняли, что этого мало. Решили: будет играть Тихого, контрразведчика, – есть в «Беге» такой персонаж. Но тоже маловато для такой фактуры. Затем стали перебирать: на роль Голубкова он не подходит, Чарноты – тоже. И только потом уже поняли – это же Хлудов.
Перед нами стоял вопрос, что важнее – профессионал или личность. Мы выбрали личность. Дворжецкий был личностью, это было очевидно.
Неожиданно, когда мы уже сняли картину, я обнаружил сходство «Мастера и Маргариты» с «Бегом». Помните, как у Булгакова? «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой» вышел пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат. А в «Беге» Хлудов «лицом бел, как кость», в серой «солдатской шинели»… Они – Пилат и Хлудов – у Булгакова даже одеты похоже.
Первая проба Дворжецкого была неважная. Но мы все равно решили его взять. И первую сцену ему дали очень трудную – самую трудную, может быть, в фильме. Это сцена, когда Хлудов едет в вагоне и ему чудятся слепые. Он читает Библию: «Слепые вожди слепых. Если слепой поведет слепого, оба упадут в яму». Это очень важная для картины сцена.
Ну, думаем, мы ее первой снимем, если не получится – тогда она пойдет как проба и на этом закончим. Мы сняли эту сцену, и оказалось, что она не только лучше того, что мы себе представляли, но и вообще одна из лучших сцен всего фильма – и с моей точки зрения, и Алова тоже. Глаза – вот что было важно.
– Какое отношение лично у вас было в то время к белым? Вы же все-таки родились и выросли в Советском Союзе, а в СССР был культ красных, а не белых…
– Это и так, и не так. Культ, конечно, был… А еще был у моего отца родной брат. Отец служил в Красной армии и был чуть ли не комиссаром, а брат его – белогвардейским офицером. И в конце 1920 года брат бежал из Севастополя в Константинополь…
У нас дома запрещено было произносить его имя. Я случайно узнал, что дядя – белогвардеец. Никогда его не видел, только фотографию – неразличимую совершенно, полустертую. Старинная фотография. Желтая. И на ней был этот папин брат Эммануил Страж (ведь настоящая фамилия моего отца – Страж, а Наумов – его партийная кличка, которую он получил во время Гражданской войны). Я ужасно жалел, что не был знаком с дядей. Но я полюбил его заочно…
– Почему?
– Не знаю. Есть вещи, которые я не могу объяснить.
– Но это ваше личное отношение, а как вам удалось в советском кино показать белых людьми?
– Еще немного, и не удалось бы: картину же почти запретили. Сначала вся Москва была увешана афишами. Скорее всего, это произошло механически: не глядя кто-то принял решение и фильм пошел в прокат. А когда оставалось всего пять дней до выхода картины, ее запретили к показу. Мы с Ульяновым были в то время в Чехословакии. Кинулись за билетами, чтобы лететь домой. Билетов нет. Туда-сюда. А Ульянов уже был народным артистом СССР, и в итоге нам удалось добиться, чтобы нас взяли на спецборт.
Режиссеры Владимир Наумов (на фото справа) и Александр Алов (слева)
ВЛАДИМИР НАУМОВ
(род. 1927)Родился в Ленинграде, в семье кинооператора. В 1952-м окончил режиссерский факультет ВГИКа. До смерти Александра Алова работал в соавторстве с ним. Среди их совместных работ – кинофильмы «Павел Корчагин» (1956), «Мир входящему» (1961), «Бег» (1970), «Тегеран-43» (1980). Фильм-эпопея Алова и Наумова «Легенда о Тиле» (1976) – один из самых масштабных проектов советского кинематографа.
Владимир Наумов активно работает и в последние десятилетия. Среди его фильмов – «Выбор», «Десять лет без права переписки», «Белый праздник». Лауреат премий международных кинофестивалей в Венеции и Москве, лауреат Государственной премии, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Народный артист СССР.
АЛЕКСАНДР АЛОВ
(1923–1983)
Родился в Харькове. Участник Великой Отечественной войны. В 1951 году окончил режиссерский факультет ВГИКа. Ученик кинорежиссера Игоря Савченко. Четверть века работал в соавторстве с Владимиром Наумовым. Университетом для Алова и Наумова стала работа на биографической эпопее «Тарас Шевченко» (1951).
В их первом самостоятельном фильме «Тревожная молодость» (1954) уже ощущается режиссерский почерк дуэта – внимание к бытовой детали, умение воссоздать на экране мир, полный нюансов и полутонов. Алов имел боевые награды, а также премии международных кинофестивалей в Венеции и Москве, лауреат Государственной премии. Народный артист СССР.
На нем летали члены Политбюро. В тот раз на борту их было двое, и их салон был отгорожен от нашего, а с нами в салоне летел телохранитель – молодой парень. Потом его вызвали к начальству, он возвращается, подходит к нам (ну, конечно, прежде всего к Ульянову, потому что его все знали в лицо). Говорит: «Вас просят зайти туда». Мы входим туда: стол накрыт. Сидят два «портрета» – те, кого мы каждый праздник носим на демонстрации…
– Кто это был?
– Не скажу. Пообещал им тогда, что не раскрою имен.
– А дальше: «Ребята, выпьем?!» Ну, коньячку выпили. «Ох, какой ты (это они Ульянову) хороший артист! А ты кто такой?» Я, говорю, режиссер. «О, ты тоже хороший. Слушайте, давайте сыграем в домино». Он сказал даже не «в домино», а «козла забьем». «В козла» – это была правительственная игра. Я так понимаю, это были профессионалы, которые выигрывали у всех. А мы вообще не умели играть. Я знал лишь, что шесть нужно ставить к шести, пять к пяти, а какие-то сложные комбинации и расчеты – это нет.
Консультантом фильма «Бег» была вдова писателя – Елена Сергеевна Булгакова, ставшая настоящим соавтором создателей картины
Договорились, что будем играть при одном условии: играем в «американку» – проигравший выполняет беспрекословно волю выигравшего. В итоге начали. Первую партию мы выигрываем. Вторую мы выигрываем. Третью они выигрывают. Счет 2:1 в нашу пользу, а самолет уже садится, уже красная дорожка видна.
В общем, по очкам выходит, что они проиграли. «Так как же с «американкой» быть?» – спрашиваю. «А что случилось-то?» Я объясняю им, что какой-то дурак снял с проката нашу картину. «Там Ульянов в главной роли, а какой-то дурак запретил ее. Она уже на афишах, а он взял и запретил. Представляете, сколько денег теряет государство?!»
Долгие годы в советском кино белогвардейцев принято было изображать либо идиотами, либо изуверами, либо и теми и другими. Кадр из фильма «Чапаев» 1934 года
«Ладно. Запиши мой телефон». Я говорю: «Нечем писать!» – «Тогда запоминай!» И я всю дорогу от аэродрома повторял про себя этот номер. Вечером звоню, отвечают: «А вы по какому вопросу?» Уточняю: «Он просил позвонить меня вечером». – «Подождите у телефона!» Через минуту снова: «Завтра в десять утра – точно! – позвоните, пожалуйста, по этому телефону, и я вас соединю». Ну, назавтра соединили, «портрет» из самолета говорит: «Ну что ты волновался-то?! Все в порядке. Иди погуляй по Москве». А там уже возвращают афиши с нашим фильмом…
– Так фильм и вышел?
– Так и вышел.
– А у вас не было проблем потом?
– У нас, конечно, были. Нас обвиняли в том, что мы сочувствуем белогвардейцам. А потом картину показали в Канне вне конкурса, причем три раза вместо одного. И она довольно хорошо прошла. Но был там один человек, мой бывший приятель, который поднял страшный шум. В свое время он эмигрировал во Францию. И вот он во всех газетах стал выступать: мол, посмотрите, какие белогвардейцы в фильме тупые, какой тупой этот Хлудов, какой безобразный Корзухин (это которого сыграл Евгений Евстигнеев).
А наши нам говорили обратное: «Да вы что, с ума сошли? Чарнота получился у вас положительным персонажем, в него уже мальчишки играют!»
– То есть эмигрантам не понравилось свое, а здешним чиновникам – свое?
– Получается, что так.
– Елена Сергеевна Булгакова в титрах значится консультантом фильма. Какова была ее роль?
– Участие Елены Сергеевны имело колоссальное значение. Она смотрела отснятый материал и говорила «хорошо» или «знаете, мне кажется, что тут как-то грустновато очень». Или еще что-то. Благодаря ей у меня даже было ощущение, что я с Булгаковым лично знаком, – вот такое магическое влияние было у этой женщины.
Однажды мы сидели у нее на кухне. Маленькая квартирка, двухкомнатная. И вдруг скрипнула дверь. И вы не поверите, посчитаете, что я это придумал, – но мне правда показалось, что к нам идет Михаил Афанасьевич, который давно умер. Это она своими рассказами о нем создала такую атмосферу…
Евгений Евстигнеев в роли Корзухина и Владислав Дворжецкий в роли Хлудова в фильме «Бег»
ПОМНИТЕ, КАК У БУЛГАКОВА? «В БЕЛОМ ПЛАЩЕ С КРОВАВЫМ ПОДБОЕМ, ШАРКАЮЩЕЙ КАВАЛЕРИЙСКОЙ ПОХОДКОЙ» вышел пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Они – Пилат и Хлудов – у Булгакова даже одеты похоже
Мы с ней вместе даже частично дописали Булгакова. Мы с Аловым придумали один эпизод: помните, когда белые офицеры во главе с полковником (его играл Олег Ефремов) решают не уезжать из России и хотят застрелиться? Этого не было у Булгакова (кстати, это тоже нам ставили в вину: «Что за герои такие, откуда они взялись, что вы делаете из них Александра Матросова ?!»). Вызывают гробовщика. Полковник ему говорит: «Надо будет похоронить трех человек». – «Кого хоронить-то?» Полковник: «Нас, милейший, нас». Гробовщик сначала пугается, а потом соглашается. Затем эти трое офицеров выходят за дверь. Слышен выстрел: полковник застрелился. Но один из них (его играл Михаил Глузский) испугался и не застрелился, он пытается уйти, но его убивает самый молодой из них – полковой трубач, после чего стреляется сам. Мы сняли эту сцену.
Показали вдове Булгакова. Вдруг через какое-то время Елена Сергеевна звонит и говорит: «Володечка, приезжайте ко мне». – «Что-то случилось?» – «Случилось». Приезжаем. «Я вот тут ваш эпизод показала Михаилу Афанасьевичу». Мы в шоке. Я Алову – шепотом: «Саша, что делать? По-моему, она сходит с ума». Но отказаться мы не могли, потому что очень ее любили. Мы сели. Она продолжает: «Очень понравился эпизод Булгакову. Я сегодня ночью с ним разговаривала. Хороший эпизод. Молодцы». Мы обрадовались. А она: «Нет-нет-нет, секундочку. У него есть одно предложение к вам. Если вы захотите, конечно. Знаете что сделайте? Этот гробовщик в черных перчатках у вас, сделайте так, чтобы он зубами снял перчатку, провел пальцем одному из офицеров по щеке и сказал главному из них: «Ваше превосходительство, побриться бы надо. Мертвого-то брить труднее»».
«При желании можно выклянчить все: деньги, славу, власть… Но только не Родину, господа!» – роль генерала Чарноты в «Беге» исполнил Михаил Ульянов
Я уверен до сих пор, что она не могла этого сама придумать. Это придумал Булгаков, но, может, не успел написать. Но придумал он. Это его, абсолютно его вещь.
– И вы пересняли эпизод?
– Пересняли. Сейчас в картине этот эпизод в редакции Елены Сергеевны и Михаила Афанасьевича.
– А знаменитая сцена карточной игры Чарноты (Ульянова) и Корзухина (Евстигнеева) в Париже? Говорят, что вы сняли ее за один дубль…
– Да нет, чепуха. Чего только не болтают! Ее играли два потрясающих актера. Но Евстигнеев – человек экспромта. Он сразу должен сыграть, за один дубль.
А Ульянов – наоборот. Чем дальше – тем лучше. Каждая следующая репетиция – все лучше, лучше, лучше. А у Евстигнеева – все хуже, хуже, хуже. Мы решили их разъединить. Посадили Евстигнеева пить кофе, а сами с Аловым репетировали с Ульяновым за Евстигнеева. Проговаривали его текст. Задача была поймать ту секунду, когда Ульянов уже созрел, а Евстигнеев еще не перегорел, не завял. И вот когда мы их свели в кадре (примерно на шестом или седьмом дубле), мы поняли, что они готовы.
Кстати, в этой сцене я с ними проделал плохую штуку, Евстигнеев ругался потом страшно. Вы знаете, что такое «крепе»? Это усы. Но усы не настоящие – волосы клеят под носом. Я сказал нашей гримерше, чтобы она с правой стороны, которая к камере, клеила их еле-еле, чтобы они отпадали. И когда Чарнота (Ульянов) стал лобзать Корзухина (Евстигнеева), у него был полный рот этих самых волос. И он, продолжая лобзать Корзухина, начал от них отплевываться. Это тоже вошло в фильм…
– Вы снимали «Бег» за пределами СССР, в капиталистических, как тогда выражались, странах…
– Нам важна была атмосфера. Поэтому мы настаивали на том, чтобы сцены, которые разворачиваются в Константинополе, снимались в Стамбуле, если на рынке – так на настоящем, чтоб Айя-София была видна. Нас с трудом выпускали за границу. Не хотели, чтобы мы в Париже снимали.
А когда снимали в Стамбуле, где-то неподалеку стоял Шестой флот США. И к нам приставили сопровождающего, боясь, как бы мы не сняли чего-нибудь лишнего, чего-нибудь секретного. В общем, и те не пускали нас, и эти нас не пускали. Но фильм мы все-таки сняли.
Беседовал Владимир РУДАКОВ
Русская революция
Восемь снов Пьеса в четырех действиях Бессмертье - тихий, светлый брег; Наш путь - к нему стремленье. Покойся, кто свой кончил бег!.. ЖуковскийДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Серафима Владимировна Корзухина, молодая петербургская дама. Сергей Павлович Голубков, сын профессора-идеалиста из Петербурга. Африкан, архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же - химик Махров. Паисий, монах. Дряхлый игумен. Баев, командир полка в конармии Буденного. Буденовец. Григорий Лукьянович Чарнота, запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых. Барабанчикова, дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты. Люська, походная жена генерала Чарноты. Крапилин, вестовой Чарноты, человек, погибший из-за своего красноречия. Де Бризар, командир гусарского полка у белых. Роман Валерьянович Хлудов. Голован, есаул, адъютант Хлудова. Комендант станции. Начальник станции. Николаевна, жена начальника станции. Олька, дочь начальника станции, 4-х лет. Парамон Ильич Корзухин, муж Серафимы. Тихий, начальник контрразведки. Скунский } служащие в контрразведке. Гурин | Белый главнокомандующий. Личико в кассе. Артур Артурович, тараканий царь. Фигура в котелке и интендантских погонах. Турчанка, любящая мать. Проститутка-красавица. Грек-донжуан. Антуан Грищенко, лакей Корзухина. Монахи, белые штабные офицеры, конвойные казаки белого главнокомандующего, контрразведчики; казаки в бурках; английские, французские и итальянские моряки; турецкие и итальянские полицейские, мальчишки турки и греки, армянские и греческие головы в окнах; толпа в Константинополе. Сон первый происходит в Северной Таврии в октябре 1920 года. Сон второй, третий и четвертый - в начале ноября 1920 года в Крыму. Пятый и шестой - в Константинополе летом 1921 года. Седьмой - в Париже осенью 1921 года. Восьмой - осенью 1921 года в Константинополе.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
СОН ПЕРВЫЙ
Мне снился монастырь... Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо: "Святителю отче Николае, моли бога о нас..." Тьма, а потом появляется скупо освещенная свечечками, прилепленными у икон, внутренность монастырской церкви Неверное пламя выдирает из тьмы конторку, в коей продают свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное решеткою, шоколадный лик святого, полинявшие крылья серафимов, золотые венцы. За окном - безотрадный октябрьский вечер с дождем и снегом. На скамейке, укрытая с головой попоной, лежит Барабанчикова. Химик Махров, в бараньем тулупе, примостился у окна и все силится в нем что-то разглядеть. В высоком игуменском кресле сидит Серафима, в черной шубе. Судя по лицу, Серафиме нездоровится. У ног Серафимы, на скамеечке, рядом с чемоданом, Голубков, петербургского вида молодой человек в черном пальто и в перчатках. Голубков (прислушиваясь к пению) . Вы слышите, Серафима Владимировна? Я понял, у них внизу подземелье... В сущности, как странно все это! Вы знаете, временами мне начинает казаться, что я вижу сон, честное слово! Вот уж месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по весям и городам, и чем дальше, тем непонятнее становится кругом... видите, вот уж и в церковь мы с вами попали! И знаете ли, когда сегодня случилась вся эта кутерьма, я заскучал по Петербургу, ей-богу! Вдруг так отчетливо вспомнилась моя зеленая лампа в кабинете... Серафима . Эти настроения опасны, Сергей Павлович. Берегитесь затосковать во время скитаний. Не лучше ли было бы вам остаться? Голубков . О нет, нет, это бесповоротно, и пусть будет что будет! И потом, ведь вы уже знаете, что скрашивает мой тяжелый путь... С тех пор, как мы случайно встретились в теплушке под тем фонарем, помните... прошло ведь, в сущности, немного времени, а между тем мне кажется, что я знаю вас уже давно, давно! Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле, и я буду горд и счастлив, когда донесу вас в Крым и сдам вашему мужу. И хотя мне будет скучно без вас, я буду радоваться вашей радостью. Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову. (Погладив руку.) Позвольте, да у вас жар? Серафима . Нет, пустяки. Голубков . То есть как пустяки? Жар, ей-богу, жар! Серафима . Вздор, Сергей Павлович, пройдет... Мягкий пушечный удар. Барабанчикова шевельнулась и простонала. Послушайте, мадам, вам нельзя оставаться без помощи. Кто-нибудь из нас проберется в поселок, там, наверно, есть акушерка. Голубков . Я сбегаю. Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто. Серафима . Почему же вы не хотите, голубушка? Барабанчикова (капризно) . Не надо. Серафима и Голубков в недоумении. Махров (тихо, Голубкову) . Загадочная, и весьма загадочная особа! Голубков (шепотом) . Вы думаете, что... Махров . Я ничего не думаю, а так... лихолетье, сударь, мало ли кого не встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви... Пение под землей смолкает. Паисий (появляется бесшумно, черен, испуган) . Документики, документики приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной) Серафима, Голубков и Махров достают документы Барабанчикова высовывает руку и выкладывает на попону паспорт. Баев входит, в коротком полушубке, забрызган грязью, возбужден. За Баевым - буденовец с фонарем. Баев . А, чтоб их черт задавил, этих монахов! У, гнездо! Ты, святой папаша, где винтовая лестница на колокольню? Паисий . Здесь, здесь, здесь... Баев (буденовцу) . Посмотри. Буденовец с фонарем исчезает в железной двери (Паисию.) Был огонь на колокольне? Паисий . Что вы, что вы? Какой огонь? Баев . Огонь мерцал! Ну, ежели я что-нибудь на колокольне обнаружу, я вас всех до единого и с вашим седым шайтаном к стенке поставлю! Вы фонарями белым махали! Паисий . Господи! Что вы?! Баев . А эти кто такие? Ты же говорил, что в монастыре ни одной души посторонней нету! Паисий . Беженцы они, бе... Серафима . Товарищ, нас всех застиг обстрел в поселке, мы и бросились в монастырь. (Указывает на Барабанчикову.) Вот женщина, у нее роды начинаются... Баев (подходит к Барабанчиковой, берет паспорт, читает) . Барабанчикова, замужняя... Паисий (сатанея от ужаса, шепчет) . Господи, господи, только это пронеси! (Готов убежать.) Святый славный великомученик Димитрий... Баев . Где муж? Барабанчикова простонала. Нашли время, место рожать! (К Махрову.) Документ! Махров . Вот документик! Я - химик из Мариуполя. Баев . Много вас тут химиков во фронтовой полосе! Махров . Я продукты ездил покупать, огурчики... Баев . Огурчики! Буденовец (появляется внезапно) . Товарищ Баев! На колокольне ничего не обнаружил, а вот что... (Шепчет на ухо Баеву.) Баев . Да ты что! Откуда? Буденовец . Верно говорю. Главное, темно, товарищ командир. Баев . Ну, ладно, ладно, пошли. (Голубкову, который протягивает свой документ.) Некогда, некогда, после. (Паисию.) Монахи, стало быть, не вмешиваются в гражданскую войну? Паисий . Нет, нет, нет... Баев . Только молитесь? А вот за кого вы молитесь, интересно было бы знать? За черного барона или за советскую власть? Ну, ладно, до скорого свидания, завтра разберемся! (Уходит вместе с буденовцем.) За окнами послышалась глухая команда, и все стихло, как бы ничего и не было Паисий жадно и часто крестится, зажигает свечи и исчезает. Махров . Расточились... Недаром сказано: и даст им начертание на руках или на челах их... Звезды-то пятиконечные, обратили внимание? Голубков (шепотом, Серафиме) . Я совершенно теряюсь, ведь эта местность в руках у белых, откуда же красные взялись? Внезапный бой?.. Отчего все это произошло? Барабанчикова . Это оттого произошло, что генерал Крапчиков задница, а не генерал! (Серафиме.) Пардон, мадам. Голубков (машинально) . Ну? Барабанчикова . Ну что ну? Ему прислали депешу, что конница красная в тылу, а он, язви его душу, расшифровку отложил до утра и в винт сел играть. Голубков . Ну? Барабанчикова . Малый в червах объявил. Махров (тихо) . Ого-го, до чего интересная особа! Голубков . Простите, вы, по-видимому, в курсе дела: у меня были сведения, что здесь, в Курчулане, должен был быть штаб генерала Чарноты?.. Барабанчикова . Вон какие у вас подробные сведения! Ну, был штаб, как не быть. Только он весь вышел. Голубков . А куда же он удалился? Барабанчикова . Совершенно определенно, в болото. Махров . А откуда вам все это известно, мадам? Барабанчикова . Очень уж ты, архипастырь, любопытен! Махров . Позвольте, почему вы именуете меня архипастырем?! Барабанчикова . Ну, ладно, ладно, это скучный разговор, отойдите от меня. Паисий вбегает, опять тушит свечи, все, кроме одной, смотрит в окно Голубков . Что еще? Паисий . Ох, сударь, и сами не знаем, кого нам еще господь послал и будем ли мы живы к ночи! (Исчезает так, что кажется, будто он проваливается сквозь землю.) Послышался многокопытный топот, в окне затанцевали отблески пламени. Серафима . Пожар? Голубков . Нет, это факелы. Ничего не понимаю, Серафима Владимировна! Белые войска, клянусь, белые! Свершилось! Серафима Владимировна, слава богу, мы опять в руках белых! Офицеры в погонах! Барабанчикова (садится, кутаясь в попону) . Ты, интеллигент проклятый, заткнись мгновенно! "Погоны", "погоны"! Здесь не Петербург, а Таврия, коварная страна! Если на тебя погоны нацепить, это еще не значит, что ты стал белый! А если отряд переодетый? Тогда что? Вдруг мягко ударил колокол. Ну, зазвонили! Засыпались монахи-идиоты! (Голубкову.) Какие штаны на них? Голубков . Красные!.. а вон еще въехали, у тех синие с красными боками... Барабанчикова . "Въехали с боками"!.. Черт тебя возьми! С лампасами? Послышалась глухая команда де Бризара: "Первый эскадрон, слезай!" Что такое? Не может быть! Его голос! (Голубкову.) Ну, теперь кричи, теперь смело кричи, разрешаю! (Сбрасывает с себя попону и тряпье и выскакивает в виде генерала Чарноты. Он в черкеске со смятыми серебряными погонами. Револьвер, который у него был в руках, засовывает в карман; подбегает к окну, распахивает его, кричит.) Здравствуйте, гусары! Здравствуйте, донцы! Полковник Бризар, ко мне! Дверь открывается, и первой вбегает Люська, в косынке сестры милосердия, в кожаной куртке и в высоких сапогах со шпорами. За ней - обросший бородой де Бризар и вестовой Крапилин с факелом. Люська . Гриша! Гри-Гри! (Бросается на шею Чарноты.) Не верю глазам! Живой? Спасся? (Кричит в окно.) Гусары, слушайте! Генерала Чарноту отбили у красных! За окном шум и крики. Ведь мы по тебе панихиды собирались служить! Чарнота . Смерть видел вот так близко, как твою косынку. Я как поехал в штаб к Крапчикову, а он меня, сукин кот, в винт посадил играть... малый в червах... и - на тебе - пулеметы! Буденный - на тебе - с небес! Начисто штаб перебили! Я отстрелялся, в окно и огородами в поселок, к учителю Барабанчикову, давай, говорю, документы! А он, в панике, взял да не те документы мне и сунул! Приползаю сюда, в монастырь, глядь, документы-то бабьи, женины,- мадам Барабанчикова, и удостоверение - беременная! Кругом красные, ну, говорю, кладите меня, как я есть, в церкви! Лежу, рожаю, слышу, шпорами - шлеп, шлеп!.. Люська . Кто? Чарнота . Командир-буденовец. Люська . Ах! Чарнота . Думаю, куда же ты, буденовец, шлепаешь? Ведь твоя смерть лежит под попоною! Ну, приподымай, приподымай ее скорей! Будут тебя хоронить с музыкой! И паспорт он взял, а попону не поднял! Люська визжит. (Выбегает, в дверях кричит .) Здравствуй, племя казачье! Здорово, станичники! Послышались крики. Люська выбегает вслед за Чарнотой. Де Бризар . Ну, я-то попону приподыму! Не будь я краповый черт, если я на радостях в монастыре кого-нибудь не повешу! Этих, видно, красные второпях забыли! (Махрову.) Ну, у тебя и документ спрашивать не надо. По волосам видно, что за птица! Крапилин, свети сюда! Паисий (влетает) . Что вы, что вы? Это его высокопреосвященство! Это высокопреосвященнейший Африкан! Де Бризар . Что ты, сатана чернохвостая, несешь? Махров сбрасывает шапку и тулуп. (Всматривается в лицо Махрову.) Что такое? Ваше высокопреосвященство, да это действительно вы?! Как же вы сюда попали? Африкан . В Курчулан приехал благословить Донской корпус, а меня пленили красные во время набега. Спасибо, монахи снабдили документиками. Де Бризар . Черт знает что такое! (Серафиме.) Женщина, документ! Серафима . Я жена товарища министра торговли. Я застряла в Петербурге, а мой муж уже в Крыму. Я бегу к нему. Вот фальшивые документы, а вот настоящий паспорт. Моя фамилия Корзухина. Де Бризар . Миль экскюз, мадам! А вы, гусеница в штатском, уж не обер ли вы прокурор? Голубков . Я не гусеница, простите, и отнюдь не обер-прокурор! Я сын знаменитого профессора-идеалиста Голубкова и сам приват-доцент, бегу из Петербурга к вам, к белым, потому что в Петербурге работать невозможно. Де Бризар . Очень приятно! Ноев ковчег! Кованый люк в полу открывается, из него подымается дряхлый игумен, а за ним хор монахов со свечами. Игумен (Африкану) . Ваше высокопреосвященство! (Монахам.) Братие! Сподобились мы владыку от рук нечестивых социалов спасти и сохранить! Монахи облекают взволнованного Африкана в мантию, подают ему жезл. Владыко! Прими вновь жезл сей, им же утверждай паству... Африкан . Воззри с небес, боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница твоя! Монахи (внезапно запели) . Исполла эти деспота!.. [Многая лета, владыка! (греч.)] В дверях вырастает Чарнота, с ним Люська. Чарнота . Что вы, отцы святые, белены объелись, что ли? Вы не ко времени эту церемонию затеяли! Ну-ка, хор!.. (Показывает жестом - "уходите".) Африкан . Братие! Выйдите! Игумен и монахи уходят в землю. Чарнота (Африкану) . Ваше высокопреосвященство, что же это вы тут богослужение устроили? Драпать надо! Корпус идет за нами по пятам, ловит нас! Нас Буденный к морю придушит! Вся армия уходит! В Крым идем! К Роману Хлудову под крыло! Африкан . Всеблагий господи, что же это? (Схватывает свой тулуп.) Двуколки с вами-то есть? (Исчезает.) Чарнота . Карту мне! Свети, Крапилин! (Смотрит на карту.) Все заперто! Гроб! Люська . Ах ты, Крапчиков, Крапчиков!.. Чарнота . Стой! Щель нашел! (Де Бризару.) Возьмешь свой полк, пойдешь на Алманайку. Притянешь их немножко на себя, тогда на Бабий Гай и переправляйся хоть по глотку! Я после тебя подамся к молоканам на хутора, с донцами, и хоть позже тебя, а выйду на Арабатскую стрелу, там соединимся. Через пять минут выходи. Де Бризар . Слушаю, ваше превосходительство. Чарнота . Ф-фу!.. Дай хлебнуть, полковник. Голубков . Серафима Владимировна, вы слышите? Белые уезжают. Нам надо бежать с ними, иначе мы опять попадем в руки к красным. Серафима Владимировна, почему вы не отзываетесь, что с вами? Люська . Дай и мне. Де Бризар подает фляжку Люське. Голубков (Чарноте) . Господин генерал, умоляю вас, возьмите нас с собой! Серафима Владимировна заболела... Мы в Крым бежим... С вами есть лазарет? Чарнота . Вы в университете учились? Голубков . Конечно, да... Чарнота . Производите впечатление совершенно необразованного человека. Ну, а если вам пуля попадет в голову на Бабьем Гае, лазарет вам очень поможет, да? Вы бы еще спросили, есть ли у нас рентгеновский кабинет! Интеллигенция!.. Дай-ка еще коньячку! Люська . Надо взять. Красивая женщина, красным достанется... Голубков . Серафима Владимировна, подымайтесь! Надо ехать! Серафима (глухо) . Знаете что, Сергей Павлович, мне, кажется, действительно нездоровится... Вы поезжайте один, а я здесь в монастыре прилягу... мне что-то жарко... Голубков . Боже мой! Серафима Владимировна, это немыслимо! Серафима Владимировна, подымитесь! Серафима . Я хочу пить... и в Петербург... Голубков . Что же это такое?.. Люська (победоносно) . Это тиф, вот что это такое. Де Бризар . Сударыня, вам бежать надо, вам худо у красных придется. Впрочем, я говорить не мастер. Крапилин, ты красноречив, уговори даму! Крапилин . Так точно, ехать надо! Голубков . Серафима Владимировна, надо ехать... Де Бризар . Крапилин, ты красноречив, уговори даму! Крапилин . Так точно, ехать надо! Де Бризар (глянув на браслет-часы) . Пора! (Выбегает.) Послышалась его команда: "Садись!", потом топот . Люська . Крапилин! Подымай ее, бери силой! Крапилин. Слушаюсь! Вместе с Голубковым подымают Серафиму, ведут под руки. Люська . В двуколку ее! Уходят. Чарнота (один, допивает коньяк, смотрит на часы) . Пора! Игумен (вырастает из люка) . Белый генерал! Куда же ты? Неужто ты не отстоишь монастырь, давший тебе приют и спасение?! Чарнота . Что ты, папаша, меня расстраиваешь? Колоколам языки подвяжи, садись в подземелье! Прощай! (Исчезает.) Послышался его крик: "Садись! Садись!", потом страшный топот, и все смолкает. Паисий появляется из люка. Паисий . Отче игумен! А отец игумен! Что ж нам делать? Ведь красные прискачут сейчас! А мы белым звонили! Что же нам, мученический венец принимать? Игумен . А где ж владыко? Паисий . Ускакал, ускакал в двуколке! Игумен . Пастырь, пастырь недостойный! Покинувший овцы своя! (Кричит глухо в подземелье.) Братие! Молитесь! Из-под земли глухо послышалось: "Святителю отче Николае, моли бога о нас..." Тьма съедает монастырь. Сон первый кончается.
СОН ВТОРОЙ
Сны мои становятся все тяжелее... Возникает зал на неизвестной и большой станции где-то в северной части Крыма. На заднем плане зала необычных размеров окна, за ними чувствуется черная ночь с голубыми электрическими лунами. Случился зверский, непонятный в начале ноября в Крыму мороз. Сковал Сиваш, Чонгар, Перекоп и эту станцию. Окна оледенели, и по ледяным зеркалам время от времени текут змеиные огневые отблески от проходящих поездов. Горят переносные железные черные печки и керосиновые лампы на столах. В глубине, над выходом на главный перрон, надпись по старой орфографии: "ОтдЪленiе оперативное". Стеклянная перегородка, в ней зеленая лампа казенного типа и два зеленых, похожих на глаза чудовищ, огня кондукторских фонарей. Рядом, на темном облупленном фоне, белый юноша на коне копьем поражает чешуйчатого дракона. Юноша этот - Георгий Победоносец, и перед ним горит граненая разноцветная лампада. Зал занят белыми штабными офицерами. Большинство из них - в башлыках и наушниках. Бесчисленные полевые телефоны, штабные карты с флажками, пишущие машины в глубине. На телефонах то и дело вспыхивают разноцветные сигналы, телефоны поют нежными голосами. Штаб фронта стоит третьи сутки на этой станции и третьи сутки не спит, но работает, как машина. И лишь опытный и наблюдательный глаз мог бы увидеть беспокойный налет в глазах у всех этих людей. И еще одно - страх и надежду можно разобрать в этих глазах, когда они обращаются туда, где некогда был буфет первого класса. Там, отделенный от всех высоким буфетным шкафом, за конторкою, съежившись на высоком табурете, сидит Роман Валерьянович Хлудов. Человек этот лицом бел, как кость, волосы у него черные, причесаны на вечный неразрушимый офицерский пробор. Хлудов курнос, как Павел, брит, как актер; кажется моложе всех окружающих, но глаза у него старые. На нем солдатская шинель, подпоясан он ремнем по ней не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит черный генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки. На Хлудове нет никакого оружия. Он болен чем-то, этот человек, весь болен, с ног до головы. Он морщится, дергается, любит менять интонации. Задает самому себе вопросы и любит сам же на них отвечать. Когда хочет изобразить улыбку, скалится. Он возбуждает страх. Он болен - Роман Валерьянович. Возле Хлудова, перед столом, на котором несколько телефонов, сидит и пишет исполнительный и влюбленный в Хлудова есаул Голован. Хлудов (диктует Головану), " ...запятая. Но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал. Точка. Это не шахматы и не Царское незабвенное Село. Точка. Подпись - Хлудов. Точка". Голован (передает написанное кому-то) . Зашифровать, послать главнокомандующему. Первый штабной (осветившись сигналом с телефона, стонет в телефон) . Да, слушаю... слушаю... Буденный?.. Буденный?.. Второй штабной (стонет в телефон) . Таганаш... Таганаш... Третий штабной (стонет в телефон) . Нет, на Карпову балку... Голован (осветившись сигналом, подает Хлудову трубку) . Ваше превосходительство... Хлудов (в трубку) . Да. Да. Да. Нет. Да. (Возвращает трубку Головану.) Мне коменданта. Голован . Коменданта! Голоса-эхо побежали: "Коменданта, коменданта!" Комендант, бледный, косящий глазами, растерянный офицер в красной фуражке, пробегает между столами, предстает перед Хлудовым. Хлудов . Час жду бронепоезд "Офицер" на Таганаш. В чем дело? В чем дело? В чем дело? Комендант (мертвым голосом) . Начальник станции, ваше превосходительство, доказал мне, что "Офицер" пройти не может. Хлудов . Дайте мне начальника станции. Комендант (бежит, на ходу говорит кому-то всхлипывающим голосом) . Что ж я-то поделаю? Хлудов . У нас трагедии начинаются. Бронепоезд параличом разбило. С палкой ходит бронепоезд, а пройти не может! (Звонит.) На стене вспыхивает надпись "ОтдЪленiе контръ-развЪдывательное" На звонок из стены выходит Тихий, останавливается около Хлудова, тих и внимателен. (Обращается к нему). Никто нас не любит, никто. И из-за этого трагедии, как в театре все равно. Тихий тих. Хлудов (яростно) . Печка с угаром, что ли?! Голован . Никак нет, угару нет. Перед Хлудовым предстает комендант, а за ним - начальник станции. Хлудов (начальнику станции) . Вы доказали, что бронепоезд пройти не может? Начальник станции (говорит и движется, но уже сутки человек мертвый) . Так точно, ваше превосходительство. Физической силы-возможности нету! Вручную сортировали и забили начисто, пробка! Хлудов . Вторая, значит, с угаром? Голован . Сию минуту! (Кому-то в сторону.) Залить печку! Начальник станции . Угар, угар. Хлудов (начальнику станции) . Мне почему-то кажется, что вы хорошо относитесь к большевикам. Вы не бойтесь, поговорите со мной откровенно. У каждого человека есть свои убеждения, и скрывать их он не должен. Хитрец! Начальник станции (говорит вздор) . Ваше высокопревосходительство, за что же такое подозрение? У меня детишки... еще при государе императоре Николае Александровиче... Оля и Павлик, детки... тридцать часов не спал, верьте богу! И лично председателю Государственной думы Михаилу Владимировичу Родзянко известен. Но я ему, Родзянке, не сочувствую... у меня дети... Хлудов . Искренний человек, а? Нет! Нужна любовь, а без любви ничего не сделаешь на войне! (Укоризненно, Тихому) Меня не любят. (Сухо.) Дать сапер. Толкать, сортировать! Пятнадцать минут времени, чтобы "Офицер" прошел за выходной семафор! Если в течение этого времени приказание не будет исполнено, коменданта арестовать. А начальника станции повесить на семафоре, осветив под ним надпись: "Саботаж". Вдали в это время послышался нежный медный вальс. Когда-то под этот вальс танцевали на гимназических балах. Начальник станции (вяло) . Ваше высокопревосходительство, мои дети еще в школу не ходили... Тихий берет начальника станции под руку и уводит. За ним комендант. Хлудов . Вальс? Голован . Чарнота подходит, ваше превосходительство. Начальник станции (за стеклянной перегородкой оживает, кричит в телефон) . Христофор Федорович! Христом-богом заклинаю: с четвертого и пятого пути все составы всплошную гони на Таганаш! Саперы будут! Как хочешь толкай! Господом заклинаю! Николаевна (появилась возле начальника станции) . Что такое, Вася, что? Начальник станции . Ох, беда, Николаевна! Беда над семьей! Ольку, Ольку волоки сюда, в чем есть волоки! Николаевна . Ольку? Ольку? (Исчезает.) Вальс обрывается. Дверь с перрона открывается, и входит Чарнота, в бурке и папахе, проходит к Хлудову. Люська, вбежавшая вместе с Чарнотой, остается в глубине у дверей. Чарнота . С Чонгарского дефиле, ваше превосходительство, сводная кавалерийская дивизия подошла. Хлудов молчит, смотрит на Чарноту. Ваше превосходительство! (Указывает куда-то вдаль.) Что же это вы делаете? (Внезапно снимает папаху.) Рома! Ты генерального штаба! Что же ты делаешь? Рома, прекрати! Хлудов . Молчать! Чарнота надевает папаху. Обоз бросите здесь, пойдете на Карпову балку, станете там. Чарнота . Слушаю. (Отходит.) Люська . Куда? Чарнота (тускло) . На Карпову балку. Люська . Я с тобой. Бросаю я этих раненых и Серафиму тифозную! Чарнота (тускло) . Можешь погибнуть. Люська . Ну, и слава богу! (Уходит с Чарнотой.) Послышалось лязгание, стук, потом страдальческий вой бронепоезда. Николаевна врывается за перегородку, тащит Ольку, закутанную в платок. Николаевна . Вот она, Олька, вот она! Начальник станции (в телефон) . Христофор Федорович, дотянул?! Спасибо тебе, спасибо! (Схватывает Ольку на руки, бежит к Хлудову.) За ним - Тихий и комендант. Хлудов (начальнику станции) . Ну что, дорогой, прошел? Прошел? Начальник станции . Прошел, ваше высокопревосходительство, прошел! Хлудов . Зачем ребенок? Начальник станции . Олечка, ребенок... способная девочка. Служу двадцать лет и двое суток не спал. Хлудов . Да, девочка... Серсо. В серсо играет? Да? (Достает из кармана карамель.) Девочка, на. Курить доктора запрещают, нервы расстроены. Да не помогает карамель, все равно курю и курю. Начальник станции . Бери, Олюшенька, бери... Генерал добрый. Скажи, Олюшенька, "мерси"... (Подхватывает Ольку на руки, уносит за перегородку, и Николаевна исчезает с Олькой.) Опять послышался вальс и стал удаляться. Из двери, не той, в которую входил Чарнота, а из другой, входит Парамон Ильич Корзухин. Это необыкновенно европейского вида человек в очках, в очень дорогой шубе и с портфелем. Подходит к Головану, подает ему карточку. Голован передает карточку Хлудову. Хлудов . Я слушаю. Корзухин (Хлудову) . Честь имею представиться. Товарищ министра торговли Корзухин. Совет министров уполномочил меня, ваше превосходительство, обратиться к вам с тремя запросами. Я только что из Севастополя. Первое: мне поручили узнать о судьбе арестованных в Симферополе пяти рабочих, увезенных, согласно вашего распоряжения, сюда, в ставку. Хлудов . Так. Ах да, ведь вы с другого перрона! Есаул! Предъявите арестованных господину товарищу министра. Голован . Прошу за мной. При общем напряженном внимании, ведет Корзухина к главной двери на заднем плане, приоткрывает ее и указывает куда-то ввысь Корзухин вздрагивает. Возвращается с Голованом к Хлудову. Хлудов . Исчерпан первый вопрос. Слушаю второй. Корзухин (волнуясь) . Второй касается непосредственно моего министерства. Здесь, на станции, застряли грузы особо важного назначения. Испрашиваю разрешения и содействия вашего превосходительства к тому, чтобы их срочно протолкнуть в Севастополь. Хлудов (мягко) . А какой именно груз? Корзухин . Экспортный пушной товар, предназначенный за границу. Хлудов (улыбнувшись) . Ах, пушной экспортный! А в каких составах груз? Корзухин (подает бумагу) . Прошу вас. Хлудов . Есаул Голован! Составы, указанные здесь, выгнать в тупик, в керосин и зажечь! Голован, приняв бумагу, исчез. (Мягко). Покороче, третий вопрос? Корзухин (столбенея) . Положение на фронте?.. Хлудов (зевнув) . Ну какое может быть положение на фронте! Бестолочь! Из пушек стреляют, командующему фронтом печку с угаром под нос подсунули, кубанцев мне прислал главнокомандующий в подарок, а они босые. Ни ресторана, ни девочек! Зеленая тоска. Вот и сидим на табуретах, как попугаи. (Меняя интонацию, шипит.) Положение? Поезжайте, господин Корзухин, в Севастополь и скажите, чтобы тыловые гниды укладывали чемоданы! Красные завтра будут здесь! И еще скажите, что заграничным шлюхам собольих манжет не видать! Пушной товар! Корзухин . Неслыханно! (Травленно озирается.) Я буду иметь честь доложить об этом главнокомандующему. Хлудов (вежливо) . Пожалуйста. Корзухин (пятясь, уходит к боковой двери, по дороге спрашивает) . Какой поезд будет на Севастополь сейчас? Никто ему не отвечает. Слышно, как подходит поезд. Начальник станции (мертвея, предстает перед Хлудовым) . С Кермана-Кемальчи особое назначение! Хлудов . Смирно! Господа офицеры! Вся ставка встает. В тех дверях, из которых выходил Корзухин, появляются двое конвойных казаков в малиновых башлыках, вслед за ними белый главнокомандующий в заломленной на затылок папахе, длиннейшей шинели, с кавказской шашкой, а вслед за ним высокопреосвященнейший Африкан, который ставку благословляет. Главнокомандующий . Здравствуйте, господа! Штабные . Здравия желаем, ваше высокопревосходительство! Хлудов . Попрошу разрешения рапорт представить вашему высокопревосходительству конфиденциально. Главнокомандующий . Да. Всем оставить помещение. (Африкану.) Владыко, у меня будет конфиденциальный разговор с командующим фронтом. Африкан . В добрый час! В добрый час! Все выходят, и Хлудов остается наедине с главнокомандующим Хлудов . Три часа тому назад противник взял Юшунь. Большевики в Крыму. Главнокомандующий . Конец?! Хлудов . Конец. Молчание. Главнокомандующий (в дверь) . Владыко! Африкан, встревоженный, появляется. Владыко! Западноевропейскими державами покинутые, коварными поляками обманутые, в этот страшный час только на милосердие божие уповаем! Африкан (понял, что наступила беда) . Ай-яй-яй! Главнокомандующий . Помолитесь, владыко святой! Африкан (перед Георгием Победоносцем) . Всемогущий господь! За что? За что новое испытание посылаешь чадам своим, Христовому именитому воинству? С нами крестная сила, она низлагает врага благословенным оружием... В стеклянной перегородке показалось лицо начальника станции, тоскующего от страха. Хлудов . Ваше высокопреосвященство, простите, что я вас перебиваю, но вы напрасно беспокоите господа бога. Он уже явно и давно от нас отступился. Ведь это что ж такое? Никогда не бывало, а теперь воду из Сиваша угнало, и большевики как по паркету прошли. Георгий-то Победоносец смеется! Африкан . Что вы, доблестный генерал?! Главнокомандующий . Я категорически против такого тона. Вы явно нездоровы, генерал, и я жалею, что вы летом не уехали за границу лечиться, как я советовал. Хлудов . Ах, вот как! А у кого бы, ваше высокопревосходительство, босые ваши солдаты на Перекопе без блиндажей, без козырьков, без бетону вал удерживали? У кого бы Чарнота в эту ночь с музыкой с Чонгара на Карпову балку пошел? Кто бы вешал? Вешал бы кто, ваше превосходительство? Главнокомандующий (темнея) . Что это такое? Африкан . Господи, воззри на них, просвети и укрепи! Аще царство разделится, вскоре раззорится!.. Главнокомандующий . Впрочем, сейчас не время... Хлудов . Да, не время. Вам нужно немедленно возвращаться в Севастополь. Главнокомандующий . Да. (Вынимает конверт, подает его Хлудову.) Прошу немедленно вскрыть. Хлудов . А, уже готово! Вы предвидели? Это хорошо. Ныне отпущаеши раба твоего, владыко... Слушаю. (Кричит.) Поезд главнокомандующему! Конвой! Ставка! Начальник станции (за перегородкой бросается к телефону .) Керман-Кемальчи! Дай жезл! Дай жезл! Появляются конвойные казаки и все штабные. Главнокомандующий . Командующий фронтом... Ставка берет под козырек. ...объявит вам мой приказ! Да ниспошлет нам всем господь силы и разум пережить русское лихолетие! Всех и каждого честно предупреждаю, что иной земли, кроме Крыма, у нас нет. Внезапно дверь распахивается, и появляется де Бризар с завязанной марлей головой, становится во фронт главнокомандующему. Де Бризар . Здравия желаю, ваше императорское величество! (Ставке, таинственно.) Графиня, ценой одного рандеву, хотите, пожалуй, я вам назову... Главнокомандующий . Что это? Голован . Командир гусарского полка, граф де Бризар, контужен в голову. Хлудов (как во сне) . Чонгар... Чонгар... Главнокомандующий . В мой поезд со мною, в Севастополь! (Быстро выходит в сопровождении конвойных казаков.) Африкан . Господи! Господи! (Благословляет ставку, быстро выходит.) Де Бризар (увлекаемый штабными) . Виноват!.. Графиня, ценой одного рандеву... Штабные . В Севастополь, граф, в Севастополь... Де Бризар . Виноват!.. Виноват!.. (Исчезает.) Хлудов (вскрывает конверт . Прочитал, оскалился. Головану). Летчика на Карпову балку к генералу Барбовичу. Приказ - от неприятеля оторваться, рысью в Ялту и грузиться на суда! По ставке проносится шелест: "Аминь, аминь" Потом могильная тишина. Другого - к генералу Кутепову: оторваться, в Севастополь и грузиться на суда. Фостикову - с кубанцами в Феодосию. Калинину - с донцами в Керчь. Чарноту - в Севастополь! Всем на суда! Ставку свернуть мгновенно, в Севастополь! Крым сдан! Голован (поспешно выходя) . Летчиков! Летчиков! Группы штабных начинают таять. Сворачиваются карты, начинают исчезать телефоны. Послышалось, как взревел поезд и ушел. Суета, порядка уже нет. Тут распахивается дверь, из которой выходил Чарнота, и появляется Серафима, в бурке. За нею - Голубков и Крапилин, пытающиеся ее удержать. Голубков . Серафима Владимировна, опомнитесь, сюда нельзя! (Удивленным штабным.) Тифозная женщина!.. Крапилин . Так точно, тифозная. Серафима (звонко) . Кто здесь Роман Хлудов? При этом нелепом вопросе возникает тишина. Хлудов . Ничего, пропустите ко мне. Хлудов - это я. Голубков . Не слушайте ее, она больна! Серафима . Из Петербурга бежим, все бежим да бежим... Куда? К Роману Хлудову под крыло! Все Хлудов, Хлудов, Хлудов... Даже снится Хлудов! (Улыбается.) Вот и удостоилась лицезреть: сидит на табуретке, а кругом висят мешки. Мешки да мешки!.. Зверюга! Шакал! Голубков (отчаянно) . У нее тиф! Она бредит!.. Мы из эшелона! Хлудов звонит, и из стены выходят Тихий и Гурин. Серафима . Ну что же! Они идут и всех вас прикончат! В группе штабных шорох "А-а, коммунистка!" Голубков . Что вы? Что вы? Она жена товарища министра Корзухина! Она не отдает себе отчета в том, что говорит! Хлудов . Это хорошо, потому что, когда у нас отдавая отчет говорят, ни слова правды не добьешься. Голубков . Она - Корзухина! Хлудов . Стоп, стоп, стоп! Корзухина? Это - пушной товар? Так у этого негодяя еще и жена - коммунистка? У, благословенный случай! Ну, я с ним сейчас посчитаюсь! Если только он не успел уехать, дать мне его сюда! Тихий делает знак Гурину, и тот исчезает. Тихий (мягко, Серафиме) . Как ваше имя-отчество? Голубков . Серафима Владимировна... Серафима... Гурин вводит Корзухина Тот смертельно бледен, чует беду. Вы - Парамон Ильич Корзухин? Корзухин . Да, это я. Голубков . Слава богу, вы выехали нам навстречу! Наконец-то!.. Тихий (ласково, Корзухину) . Ваша супруга, Серафима Владимировна, приехала к вам из Петербурга. Корзухин (посмотрел в глаза Тихому и Хлудову, учуял какую-то ловушку) . Никакой Серафимы Владимировны не знаю, эту женщину вижу впервые в жизни, никого из Петербурга не жду, это обман. Серафима (поглядев на Корзухина, мутно) . А-а, отрекся! У, гадина! Корзухин . Это шантаж! Голубков (отчаянно) . Парамон Ильич, что вы делаете! Этого не может быть! Хлудов . Искренний человек? А? Ну, ваше счастье, господин Корзухин! Пушной товар! Вон! Корзухин исчезает. Голубков . Умоляю вас допросить нас! Я докажу, что она его жена! Хлудов (Тихому) . Взять обоих, допросить. Тихий (Гурину) . Забирай в Севастополь. Гурин берет Серафиму под руку. Голубков . Вы же интеллигентные люди!.. Я докажу!.. Серафима . Вот один только человек и нашелся в дороге... Ах, Крапилин, красноречивый человек, что же ты не заступишься?.. Серафиму и Голубкова уводят. Крапилин (став перед Хлудовым) . Точно так. Как в книгах написано: шакал! Только одними удавками войны не выиграешь! За что ты, мировой зверь, порезал солдат на Перекопе? Попался тебе, впрочем, один человек, женщина. Пожалела удавленных, только и всего. Но мимо тебя не проскочишь, не проскочишь! Сейчас ты человека - цап и в мешок! Стервятиной питаешься? Тихий . Позвольте убрать его, ваше превосходительство? Хлудов . Нет. В его речи проскальзывают здравые мысли насчет войны. Поговори, солдат, поговори. Тихий (манит кого-то пальцем, и из двери контрразведывательного отделения выходят два контрразведчика . Шепотом). Доску. Появляется третий контрразведчик с куском фанеры. Хлудов . Как твоя фамилия, солдат? Крапилин (заносясь в гибельные выси) . Да что фамилия? Фамилия у меня неизвестная - Крапилин-вестовой! А ты пропадешь, шакал, пропадешь, оголтелый зверь, в канаве! Вот только подожди здесь на своей табуретке! (Улыбаясь.) Да нет, убежишь, убежишь в Константинополь! Храбер ты только женщин вешать да слесарей! Хлудов . Ты ошибаешься, солдат, я на Чонгарскую Гать ходил с музыкой и на Гати два раза ранен. Крапилин . Все губернии плюют на твою музыку! (Вдруг очнулся, вздрогнул, опустился на колени, говорит жалобно.) Ваше высокопревосходительство, смилуйтесь над Крапилиным! Я был в забытьи! Хлудов . Нет! Плохой солдат! Ты хорошо начал, а кончил скверно. Валяешься в ногах? Повесить его! Я не могу на него смотреть! Контрразведчики мгновенно накидывают на Крапилина черный мешок и увлекают его вон. Голован (появляясь) . Приказание вашего превосходительства исполнено. Летчики вылетели. Хлудов . Всем в поезд, господа! Готовь, есаул, мне конвой и вагон! Все исчезают. (Один, берет телефонную трубку, говорит в нее.) Командующий фронтом говорит. На бронепоезд "Офицер" передать, чтобы прошел, сколько может, по линии, и огонь, огонь! По Таганашу огонь, огонь! Пусть в землю втопчет на прощанье! Потом пусть рвет за собою путь и уходит в Севастополь! (Кладет трубку, сидит один, скорчившись на табуретке.) Пролетел далекий вой бронепоезда. Чем я болен? Болен ли я? Раздается залп с бронепоезда. Он настолько тяжел, этот залп, что звука почти не слышно, но электричество мгновенно гаснет в зале станции, и обледенелые окна обрушиваются. Теперь обнажается перрон. Видны голубоватые электрические луны. Под первой из них, на железном столбе, висит длинный черный мешок, под ним фанера с надписью углем: "Вестовой Крапилин - большевик". Под следующей мачтой - другой мешок, дальше ничего не видно. Хлудов один в полутьме смотрит на повешенного Крапилина. Я болен, я болен. Только не знаю, чем. Олька появилась в полутьме, выпущенная в панике. Тащится в валенках по полу. Начальник станции (в полутьме ищет и сонно бормочет) . Дура, дура Николаевна... Олька, Олька-то где? Олечка, Оля, куда же ты, дурочка, куда ты? (Схватывает Ольку на руки.) Иди на руки, на руки к отцу... А туда не смотри... (Счастлив, что не замечен, проваливается в тьму, и сон второй кончается.) Конец первого действия
«Бег» была написана в 1928 г. для МХАТа, но подверглась цензурному запрету. При жизни автора напечатана и поставлена не была.
Материалом для произведения послужили воспоминания Белозерской, второй жены писателя, о том, как она со своим первым мужем бежала через Константинополь в Европу. Булгаков использует также воспоминания генерала Слащева, ставшего прототипом Романа Хлудова, другие исторические источники о гражданской войне в Крыму в 1920 г. Работа над пьесой началась в 1926 г. Первоначальные названия «Рыцарь Серафимы», «Изгои».
Пьеса должна была быть поставлена во МХАТе, но запрещена к постановке Сталиным, считавшим, что «Бег» «представляет антисоветское явление», потому что вызывает симпатию, жалость к «некоторым слоям антисоветской эмигрантщины». За постановку ратовал Горький , указавший, что Чарнота – комическая роль, Хлудов – больной человек, а сама пьеса – «превосходнейшая комедия... с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием».
Многие герои пьесы имеют прототипов (Африкан, Роман Хлудов, Люська, Григорий Чарнота, главнокомандующий). Прототип Хлудова действительно страдал сильнейшей неврастенией, а в 1929 г. был застрелен в своей квартире родственником одной из жертв.
Премьера «Бега» состоялась в 1957 г. в Сталинградском театре.
Небольшой отрывок пьесы («Сон седьмой») был напечатан в 1932 г. в «Красной газете» за 1 октября. Пьеса издана в 1962 г.
Литературное направление и жанр
Принадлежность произведений Булгакова к реалистическому или модернистскому направлению – спорный вопрос в булгаковеденье. Пьеса, имеющая такое количество прототипов и основанная на реальных событиях, как будто относится к реалистическому направлению в литературе, хотя Булгаков подчёркивает нереальность и даже невозможность происходящих событий (как рассказ Чарноты о том, что он лежит и рожает).
Не менее сложен вопрос о жанре пьесы. Уже современники Булгакова затруднялись определить, к какому жанру ближе пьеса, к сатирической трагедии или комедии. В.Каверин считал, что пьеса «разрушает условные границы жанра», сочетает в себе черты психологической драмы и фантасмагории. В ней есть и гротеск, и трагедия.
По словам Горького, это комедия, в которой «временами смешно, и даже очень». Трагедия в том, что невозможное происходит на самом деле.
Сам Булгаков определял жанр в подзаголовке – «Восемь снов». Жанр сна позволил изобразить смещённый, воспалённый, безумный мир, поступки людей без мотивов и объясняющихся реальностью причин. В пьесе встречается приём, использованный Кальдероном . «Моя жизнь мне снится», - говорит Голубков.
Проблематика
Проблема, лежащая на поверхности – крушение белого движения и судьба русской эмиграции, о чём упоминал сам Булгаков. Но, создавая героев далёкими от идеала, Булгаков преследовал иную цель. Он стремился объективно оценить все стороны гражданской войны, и красных, и белых, «стать бесстрастно» над ними.
Философская проблема пьесы состоит в том, как каждый отдельный человек может прекратить бессмысленный бег, которым насыщена его жизнь, тем более если к бегу его подталкивают внешние обстоятельства, как героев пьесы. Ни один из рассмотренных в пьесе вариантов не оказывается идеальным: ни убийства, ни болезнь, ни самоубийство, ни перемещения в пространстве. Пожалуй, сам автор выбирает единственный действенный способ – отойти от событий во времени, попытаться осмыслить их объективно.
Одна из социальных проблем пьесы – объективность осмысления исторических событий, вопрос об истине, который был актуален для Булгакова на протяжении всего его творчества.
Впервые в творчестве Булгакова поднимается проблема осмысления жертв, сопровождающих борьбу за любую идею (в данном случае, жертв гражданской войны), цены их крови и их жизней.
Важнейшая проблема пьесы – проблема преступления и наказания. По Булгакову, любое преступление искупает раскаяние, готовность понести заслуженное наказание. Эта идея воплощена в образе Хлудова, которому после раскаяния перестаёт являться призрак Крапилина, им повешенного.
Конфликт
У большинства героев внешний конфликт, заставляющий их бежать (победа большевиков), накладывается на внутренний. У Хлудова внутренний конфликт с совестью приводит к возникновению осуждающего его молчаливого призрака.
Сюжет и композиция
У пьесы есть подзаголовок «Восемь снов», который сразу настраивает читателя на то, что происходит что-то фантасмагорическое, чего на самом деле быть не может.
Эпиграф из стихотворения Жуковского «Певец во стане русских воинов» свидетельствует о том, что Булгаков воспринимал эпоху революции и гражданской войны как уже пережитую, стремился из другого времени показать ушедшие события, хотя, несомненно, симпатии Булгакова на стороне белого движения.
Все сны тусклые, света как будто не хватает. С концом сна герои проваливаются во тьму.
Булгаковым было написано несколько финалов. Наиболее сильный в художественном смысле тот, где Хлудов, мучимый раскаянием, возвращается на родину, соглашаясь с любым возможным наказанием. В других вариантах Хлудов стреляется, предварительно расстреливая тараканьи бега. Неоднозначна также судьба Серафимы и Голубкова. В одних вариантах они уезжают во Францию и становятся изгоями, в других – возвращаются на родину.
Поганым паскудным царством, тараканьими бегами в финале Хлудов называет любое общество в целом.
Герои
Булгаков не в ремарках, а прямо по ходу пьесы описывает внешность и одежду Хлудова. Во внешности контрастируют старые глаза и молодое лицо, оскал заменяет улыбку. Булгаков подчёркивает, что Хлудов болен. Крапилин-вестовой называет Хлудова шакалом, мировым зверем и стервятником, за что его тут же вешают на фонаре.
Идеи Хлудова сами по себе правильны и верны как абстрактные идеи: «Без любви ничего не сделаешь на войне». Но воплощение у них кровавое.
Хлудов – предшественник булгаковского Понтия Пилата, который морально наказан за казни невинных ради идеи. В данной пьесе это белая идея, но в контексте булгаковского творчества идея может быть любой, преступление может быть совершено даже во имя веры, но всё равно за ним последует моральное наказание.
Хлудов не однозначный злодей. Он меняется с того момента, как ему начинает являться солдат. Хлудов чувствует, что душа его раздвоилась, слова, окружающая действительность доходят до него мутно. Он подобен тонущему свинцу.
В пьесе Хлудов раскаивается в преступлениях и готов понести наказание на родине, «пройти под фонариками», то есть даже быть повешенным на фонаре.
Самоубийство Хлудова в финале плохо мотивировано, кажется искусственным.
Голубков – почти точная анаграмма фамилии Булгаков. Этот герой воплощает скрытые мысли автора. Булгаков долго примерял на себя жизнь эмигранта, отказавшись от неё только в начале 30-х.
Голубков легко подписывает показания против Серафимы, но это не характеризует его как подлеца, а просто как слабого человека.
Серафима – жена миллионера. Она чем-то напоминает Белозерскую времён её эмиграции.
Приват-доцент Сергей Голубков наделён чертами философа и богослова Сергея Булгакова, который тоже был во время гражданской войны в Крыму и был выслан в Константинополь. Через Голубкова Булгаков осмысливает проблему интеллигенции и революции. В отличие от Сергея Булгакова, Сергей Голубков идет на компромисс с совестью, возвращаясь на родину и смиряясь с большевизмом.
Корзухин – товарищ министра торговли. Корзухин в пьесе – это символ стяжателя. Один из прототипов – знакомый Белозерской предприниматель и литератор Крымов, уехавший из России, «как только запахло революцией». Крымов вовсе не был омерзительным и бездушным человеком, как характеризует в пьесе Корзухина Голубков.
Генерал Чарнота – симпатичный образ. В отличие от Хлудова, он не запятнал себя преступлениями. Такой человек должен обрести счастье, так что Чарнота закономерно выигрывает у Корзухина в карты 20 тысяч. Хлудову он говорит о своей жизненной позиции, что от смерти он не бегал, но и за смертью к большевикам не пойдёт. В финале генерал Чарнота ассоциирует себя с Вечным Жидом, Голландцем, которые вынуждены вечно скитаться, не находя покоя, быть в состоянии вечного бега.
Образ Чарноты комичен. Бессмысленна его предпринимательская деятельность в Константинополе, «потомок казаков» комично смотрится в женском платье, без штанов. Но через осмеяние в герое происходит перерождение в новую жизнь. Образ бравого генерала, храброго бойца перекрывает комические эпизоды и превращает Чарноту в эпического героя.
Стилистические особенности
В пьесе большую роль играет звуковое сопровождение. Звучат монастырь и конные отряды, Россия и Константинополь. С помощью звуков Булгаков расширяет художественный мир до эпических масштабов, проблема русских эмигрантов становится общемировой.
В пьесе важен «тараканий» мотив. Хлудов говорит о разбегающейся белой армии как о тараканах, шуршащих в сумерках. Чарнота называет Артура, владельца тараканьих бегов, тараканьим царём. Все герои пьесы подобны тараканам, бегущим по кругу, а на них ещё и делают ставки. Как говорит Хлудов, все они ходят «один вослед другого».