Медицинские сестры блокадного ленинграда. Педиатры в дни блокады Ленинграда — ежедневный труд и великий подвиг. Что я не даром спасена

Прошло 67 лет со дня снятия блокады Ленинграда, но внимание к ее истории не уменьшается. Выходят все новые и новые исследования, посвященные разным аспектам истории обороны города, но тема здравоохранения и санитарных последствий войны и блокады до сих пор не получила должного развития в трудах историков медицины. Сложилась традиция сводить последствия блокады к разрушению промышленности, городского хозяйства и культурных ценностей, традиционно не одобрялись попытки исследователей уточнить численность жертв блокады. Если раньше это происходило из-за запрета темы, то теперь связано с ее неразработанностью. В то же время мировая научная общественность, обеспокоенная угрозой возможных глобальных потрясений и бедствий, проявляет все больший интерес к опыту медиков Ленинграда. Сегодня задача ученых состоит в том, чтобы углубить изучение материала, который дала блокада города, и по возможности продолжить исследования санитарно-гигиенических последствий осады, как непосредственных, так и отдаленных во времени.

Деятельность медиков в блокадном Ленинграде помогла спасти жизни тысяч людей и приобрести опыт борьбы с голодом в чрезвычайных условиях. Было сделано так много, что неспециалисту в вопросах медицины трудно оценить результаты этой работы. Врачи одновременно лечили больных, когда те уже не могли сопротивляться болезням, и вели научные исследования: изучали типичные болезни военного времени, особенности заболеваний, характерных для мирного времени, патологию внутренних органов у раненых.

Кроме трудностей жизни в блокадном городе (голод, отсутствие тепла и электричества, воды, неработающая канализация, артиллерийские обстрелы и бомбежки) присутствовали и другие проблемы: многим больницам и клиникам научно-исследовательских институтов пришлось работать не по своему профилю, так как подавляющую часть пациентов составляли больные дистрофией. В январе 1942 г. число больных превысило «штатное число коек» и большую часть из них составляли люди, умиравшие от истощения. Опытным хирургам, отоларингологам, фтизиатрам, окулистам приходилось «переквалифицироваться» в терапевтов. Кроме этого, менялись и сами болезни: с одной стороны, истощенный голодом организм человека иначе реагировал на заболевания, привычные для мирного времени. Атипичное, неузнаваемое течение заболевания при катастрофической недостаточности лабораторных исследований ставило врачей в затруднительное положение и имело тяжелые последствия. С другой, - появились болезни, которые в условиях мирного времени встречались редко (цинга, скорбут, авитаминозы и т.п.) и только в период блокады получили значительное распространение. Также выросло число военных (обстрелы и бомбежки) и бытовых травм, наблюдались обширные некрозы кожи, язвы конечностей. Многие случаи язв были результатом истощения и отеков и проходили очень тяжело, имелись смертельные исходы. Часто люди, пережившие блокаду, упоминают об исчезновении целого ряда болезней. При этом они называют аппендицит, холецистит, язвенную болезнь желудка, ревматизм, малярию, иногда простудные заболевания. Ученые и практические врачи, работавшие в осажденном Ленинграде, отмечали, что в период блокады заметно реже встречались такие распространенные заболевания, как грудная жаба, инфаркт миокарда, сахарный диабет, базедова болезнь. Многие типичные сердечно-сосудистые заболевания мирного времени, например, ревматизм, стали встречаться значительно реже, другие, такие как остро развивающиеся формы гипертонической болезни, – наоборот, чаще.

Снижение в годы войны заболеваемости ревматизмом медики объясняли разными причинами. В частности, понижением «реактивности микроорганизма вследствие значительных и длительных нарушений питания» и атипичным, вялым течением болезни. Однако заводские врачи не могли полностью согласиться с мнением врачей-исследователей: они опирались на материалы, взятые из разных источников. Клиницисты «вычисляли свои показатели» по данным на больных, госпитализированных в клиниках и больницах. Но дело в том, что в период блокады все места в больницах были заняты больными алиментарной дистрофией. Попасть в стационар было трудно и, если туда брали, то только с очень тяжелой формой ревматизма, с острыми ревматическими атаками или нарушением сердечной деятельности. Поэтому процент больных ревматизмом, лечившихся в стационарах, был очень низок, что и приводило к искажению сведений. Что же касается данных сотен промышленных предприятий, на которых регистрировались «десятки тысяч больничных листков, полученных рабочими как в амбулаториях и поликлиниках, так в больницах и клиниках институтов Ленинграда», то согласно им, ревматизм как нозологическая форма болезни в годы войны не исчезал.

В структуре заболеваемости в период с 1942 по 1945 гг. наблюдался рост числа сердечно-сосудистых заболеваний. Но увеличение числа пациентов с этой патологией в большей степени проявилось не в период наиболее сильного голода, а значительно позднее. Сотрудник Ленинградского научно-исследовательского института гигиены труда и профзаболеваний И. Г. Липкович в 1946 г. писал в работе «Санитарные последствия войны в области гигиены труда»: «Когда решались судьба Родины и жизни самих ленинградцев, сознательный импульс позволил подавлять легкие нарушения функции нервной системы в части их внешнего проявления». Он подчеркивал, что в тяжелых условиях блокады человек был целеустремлен, его внимание сосредоточено на работе, где все его мысли, знания и энергия направлялись на скорейшее достижение победы. «Но как только фашизм был разгромлен, импульс, тормозящий проявления патологических нарушений со стороны нервной системы, исчез, и у части населения организм реагировал тяжелой реакцией нервной системы. То, что накапливалось исподволь <…> и незаметно в течение длительного периода, проявилось после победы».

Нервно-психическое, а также физическое перенапряжение, неизбежно сопутствующее войнам, способствовало развитию функциональных болезней сердца, которые в разное время и во многих странах были описаны под названиями «возбужденное сердце солдата», «синдром усилия», «синдром эмо­ций», «невроз сердца» и служили причиной увольнения из армии десятков тысяч людей. Однако Н. А. Куршаков (1944) не обнаружил этого заболевания у солдат Советской Армии, а при проведении Т. С. Истамановой углубленной разработки историй болезней нейро-циркуляторная астения была выявлена лишь в 3,8% всех случаев сердечно-сосудистых заболеваний в действующей армии, что, по мнению автора, было обусловлено высоким боевым духом и хорошей физической подготовкой солдат.

В то же время, несомненно, возросла заболеваемость облитерирующим тромбангиитом, что, по мнению М. И. Хвиливицкой, было обусловлено совокупным воздействием перенапряжения, охлаждения и курения.

Наблюдения военных лет подчеркнули роль хронических легочных заболеваний как причины недостаточности кровообращения («легочное сердце»), привлекли внимание к разработке этой важной проблемы кардиологии и подтвердили наличие тесной функциональной связи аппаратов дыхания и кровообращения, на что указывал Г. Ф. Ланг. Данные клинического наблюдения, электрокардиографического и рентгенологического исследования привели А. Г. Дембо к выводу, что в основе недостаточности кровообращения лежат дистрофические изменения гипертрофированного, а иногда и неуспевшего гипертрофироваться миокарда. Эта проблема была всесторонне обсуждена на XIII Всесоюзном съезде терапевтов в 1947 г. На съезде было отмечено, что проведенные в годы войны исследования советских терапевтов внесли ценный вклад в кардиологию, которая в 60-е годы организационно оформилась в качестве научной клинической дисциплины. Следует отметить, что терапевты в это время пользовались главным образом номенклатурой и классификацией болезней аппарата кровообращения, разработанной Г. Ф. Лангом и принятой XII Всесоюзным съездом терапевтов, что позволяло сопоставлять материалы.

Но особое место среди заболеваний блокадного времени заняла гипертония. В тяжелых условиях весны 1942 г. первые сигналы тревоги подали окулисты, затем медикам почти всех специальностей пришлось в повседневной практике сталкиваться с этой проблемой. Учеными, в частности, М. В. Черноруцким, был отмечен значительный рост, начиная с 1943 г., госпитализаций в связи с гипертонической болезнью. Сотрудники клиники Г. Ф. Ланга, работавшие на фронте во время войны – Б. В. Ильинский, И. С. Канфор, обнаружили, что частота гипертензии у бойцов и офицеров прифронтовой полосы была в 2 раза более высокой, чем у бойцов и офицеров тыловых частей. Ученые З. М. Волынский, И. И. Исаков обследовали сразу после окончания войны и еще через 5 – 10 лет более 40 000 жителей города. Оказалось, что у лиц, вернувшихся с фронта, частота гипертензий превышает таковую в контроле в 2 – 3 раза; у переживших блокаду, но не страдавших алиментарной дистрофией – в 1.5 раза; а у лиц, перенесших дистрофию, – в 4 раза. Таким образом, и психоэмоциональный фактор, и дистрофия сыграли центральную роль в беспрецедентном росте гипертонии в Ленинграде.

Этот факт стал подтверждением нейрогенной теории происхождения гипертонической болезни Г. Ф. Ланга, сформулированной им еще до войны. На основе детального анализа клинических, патологоанатомических и гистологических данных ученый убедительно доказывал первичность функциональных нарушений в механизмах развития гипертонической болезни, отмечая, что морфологические изменения появляются позднее. Основным этиологическим фактором гипертонической болезни он считал повторные острые или длительные перенапряжения нервно-эмоциональной сферы отрицательными и неотреагированными эмоциями, которые способны вызвать нарушения функции высших нервных регуляторов артериального давления в коре и подкорковых центрах головного мозга со склонностью к повышению возбудимости этих центров и, соответственно, к усилению прессорных сосудистых реакций.

Итак, мы очень коротко и в самой общей форме рассказали о трудностях, которые стояли перед медицинскими работниками в осажденном Ленинграде. Преодоление этих трудностей в борьбе за жизнь ленинградцев требовало и от медиков-исследователей, и от врачей-практиков колоссального напряжения сил. В современных условиях задача изучения медицинского аспекта блокады стоит в первых рядах проблем, ожидающих глубокого исследования. В этой связи следует отметить, что в стенах ФГУ «ФЦСКЭ им. В. А. Алмазова» ведется подобная работа: продолжается изучение «ленинградской блокадной гипертонии»; совместно с Князь-Владимирским собором ведется поиск информации о погибших в годы блокады врачах, наших земляках.

С каждым годом все дальше в прошлое уходит от нас Великая Отечественная. Накануне праздника Победы «Фонтанка» начинает публиковать воспоминания блокадников, ветеранов Великой войны. Мы предлагаем и своим читателям записать воспоминания своих родных и прислать в редакцию.

С каждым годом все дальше в прошлое уходит от нас Великая Отечественная. Совсем немного осталось тех, кто пережил годы военного лихолетья в нашем городе. Их воспоминания – живые свидетельства тех страшных 900 дней, которые пережили жители нашего города 60 лет назад. Это то, что позволяет нам сохранить память целого поколения. Это то, что делает нас людьми с Историей. Историей трагической и героической.

Накануне праздника Победы «Фонтанка» начинает публиковать воспоминания блокадников, ветеранов Великой войны. Мы предлагаем и своим читателям, в чьих семьях есть жители блокадного Ленинграда, записать воспоминания своих родных и прислать в редакцию. Нас интересует и бытовые подробности жизни тех лет, и картинки блокадной жизни, и рассказы о людях, которых уже нет с нами...

Сегодня мы расскажем об Анне Борисовне Чемена, которая всю блокаду проработала врачом – лечила метростроевцев.

Хотя Анне Борисовне уже почти 85, по ней этого не скажешь – настолько бодро, почти бегом она передвигается по квартире, настолько живо рассказывает... «Я никогда не берегла себя, всегда была активной и деятельной. Вот и весь секрет моего долголетия», – рассказала она.

Анна Борисовна вместе с сыном, энергетиком по профессии, живет в небольшой, скромной и опрятной квартирке около метро «Парк Победы». Третий член семьи – дворняжка Бони, помесь «канарейки с мопсом», как шутит Анна Борисовна. Собаки – главное увлечение Чемена, за всю жизнь их было у нее шесть. Первого – боксера Самбо – до сих пор не может забыть. У Анны Борисовны есть целый фотоальбом с черно-белыми снимками боксера, и она до сих пор часто рассматривает их, вспоминая свою первую собаку.

Анна Борисовна – тогда еще маленькая девочка – жила в Петербурге с 1927 года. До этого отец, инженер по профессии, работал в Москве. Мама не работала, была домохозяйкой. Но потом семья перебралась в Ленинград, в большую коммуналку на улице Рубинштейна. Рассказы тети-фельдшера об ее работе поразили девочку, и еще в седьмом классе Аня Чемена решила стать врачом.

Когда началась война, Анна Борисовна была юной студенткой, третьекурсницей Первого медицинского института. Было лето, студенты сдавали сессию. «Мы с подругой занимались вместе – то она у меня, то я у нее в Лигово, они там в бараках жили... И вот сидим мы за учебниками, и вдруг ее мать выбегает на улицу, кричит нам «Война началась!»

Нельзя сказать, что студенты и преподаватели Первого меда в июне 41-го были охвачены паникой или смятением. «Никто ведь не думал, что немцы до Урала дойдут. Говорили – «Будем драться!», но мало кто предполагал, что эта война унесет миллионы жизней», – вспоминает Чемена. На фронт врачами ушли только те, кто перешел на пятый курс. Остальные остались доучиваться – потому что и на войне нужны знающие врачи.

Пришла блокадная зима. «Я сидела с учебником рядом с буржуйкой. Там более-менее тепло было, а у меня прямо за спиной, на столе стоял стакан с водой. И вода в нем замерзала», – вспоминает Алла Борисовна. Этот стакан все время вспоминается ей, когда она рассказывает о блокаде. Потом, правда, в соседней комнате сложили печку из кирпичей, трубу вывели в окно, и жили уже в тепле.

Несмотря на голод, Анна Борисовна все же закончила институт. Она решила ни в коем случае не пропускать ни одной лекции, ни одного экзамена. «Пропустишь – все уже, дальше не доучишься», – думала тогда молодая студентка. Однажды сдавать экзамен по акушерству и гинекологии она пришла одна-единственная со всего курса. Вытянула билет, ответила, а профессор начал гонять ее по всему курсу. Анна Борисовна испугалась, думала, что-то не так сказала. Но профессор, закончив спрашивать, сказал: «Я просто хотел проверить, попался ли вам удачный билет или вы действительно сумели в таких условиях подготовиться к экзамену». И поставил в зачетку «пять».

От чувства голода блокаднице помогали отвлекаться только повседневные заботы – принести воды с Фонтанки (да еще помочь соседкам наполнить ведра), убрать в квартире, растопить печку... «Не было сил обходить трупы, перешагивали через них, – вспоминает Анна Борисовна. – Много страшного было. Помню, всех жителей блокадного Ленинграда потряс страшный случай, когда женщина зарезала четырехлетнего сына своей соседки, чтобы затем продать его мясо...».

За несколько месяцев до окончания института приятель из института сказал Анне Борисовне, что на ВВС-5 требуются врачи. ВВС означало «военно-восстановительное строительство», куда Анну и приняли врачом. Через несколько месяцев после этого она получила диплом с отличием. Свой выпускной в блокадном городе Чемена вспоминает до сих пор – по меркам того времени это был настоящий банкет. Из 600 человек институт закончили всего около 200 – многие не смогли учиться в голодное время, многие умерли... Но каждый пришедший получил маленькую тарелочку с винегретом, ломтик сыра и колбасы, кусочек хлеба и стопочку водки.

Анне Борисовне выделили стационар на улице Восстания. На 15 койках лечились метростроевцы, которые во время войны занимались ремонтом рельсов, починкой вагонов и машин. Сами шахты метро в то время был «законсервированы», залиты водой. Как вспоминает Анна Борисовна, приступать к работе ей было совсем не страшно, хотя свою ответственность она осознавала. Большинство метростроевцев попадало в больницу либо с простудными заболеваниями, либо ослабшими от голода. Однако почти никто у Анны Борисовны не умирал – мужчины были молодые, здоровые (все-таки первоначально набирали их для работы в шахтах), да и кормили в больнице ослабевших – были обеды, ужины...

«Я голодала, потому что дополнительное питание мне не было положено», – говорит Анна Борисовна. Наверное, видя перед собой еду, голодать гораздо сложнее, чем когда ее не видишь. «Когда начинался обед, я просто уходила в свой кабинет и закрывала дверь», – рассказывает Чемена.

После войны Анна Борисовна продолжила лечить метростроевцев и проработала в поликлинике Метростроя до 1963 года. За это время она не раз спускалась в шахты, – почти все метро пешком прошла, изучая его санитарное состояние. А потом захотелось работы более подвижной, и Анна Борисовна перешла на «Скорую помощь». «Я пережила блокаду, но не считаю себя героем. Таких, как я, в то время много было. Именно поэтому мы и победили», – сказала мне напоследок блокадница.

Александра Балуева,
Фонтанка.ру

Воспоминания о жизни в блокадном Ленинграде, фотографии или другие документальные свидетельства тех времен, просим присылать по электронной почте на адрес .

Работа в рамках проекта "МК-Урал" к 70-летию Победы

22 июня 1941 года для всего Советского Союза началась кровопролитная война. Уже 8 сентября 1941 года немцы взяли в блокаду город Ленинград. Студентка медицинского института Надежда Васильевна Куликова, родившаяся 21 августа 1924 года, жила в то время в Ленинграде с матерью и младшими братом и сестрой, отец был на фронте, где и погиб во время войны.

Голод начался уже через несколько дней после становления блокады. За три месяца суточные нормы хлеба, выдававшегося по карточкам, понизились до роковой отметки 125 грамм на человека. Рабочих в семье не было, и Надежда пыталась прокормить дорогих ей людей, как могла.

Учиться было очень тяжело. Утром нужно было идти до института пешком, несмотря на голод, холод и постоянные бомбежки. Она быстро привыкла к сиренам, оповещавшим город об очередной воздушной атаке. Из-за частых бомбежек студенты иногда на несколько часов опаздывали на учебу. Особенно тяжелой зимой 1941-го приходилось пробираться среди сугробов и трупов людей, умерших от голода. По окончании всех уроков, проходивших в ледяных аудиториях, лишенных, как и все дома, и отопления, и электричества, и воды, студентка отправлялась в госпиталь, где работала сестрой милосердия. Она нередко заступала на дежурства на крыше, откуда скидывала на землю «фугаски» - фугасные авиабомбы, которые сбрасывали на город фашистские самолеты. Если не успеть сделать это вовремя, все здание может сгореть. Работа была нелегкой, ведь приходилось работать в условиях бомбежки. Только скинешь одну фугасную бомбу - на другой конец крыши падают еще две. Так и приходилось бегать, превозмогая боль, усталость и изнеможение.

К счастью, благодарные солдаты, которых Надежде удавалось вылечить, делились с ней своим хлебом. Только благодаря этим подаркам она смогла выжить сама и кое-как прокормить брата и сестру, которые были иждивенцами. Мать же старалась прокормить себя самостоятельно.

Летом, когда жизнь блокадного города слегка улучшилась, маленькая семья решила устроить себе праздник: отметить день рождения Надежды. Тщательно порывшись по помойкам, сестры и мать нашли картофельные очистки и на олифе приготовили торт. «Никогда в жизни не ела ничего вкуснее», - говорила именинница.

Позже она не любила вспоминать об этих трагических днях, пережитых в юности. О своей жизни Надежда Васильевна практически не рассказывала, но этого и не требовалось: судьбы всех жителей блокадного Ленинграда были похожи.

Всю блокаду, с 8 сентября 1941-го и до 27 января 1944-го, Надежда прожила в Ленинграде, с трудом заботясь о своей семье. Год снятия блокады был последним в её обучении в медицинском институте. Итоговые экзамены перенесли на зиму, и уже в феврале 1944 года всем студентам-выпускникам предложили выбрать место, куда можно уехать на практику. Надежда не могла взять с собой мать, брата и сестру, но сама решила ехать туда, где будет мирно, тепло и много фруктов. Из предложенных вариантов, её выбор пал на Памир, который так и не смог оправдать её ожидания. Приехав на южную границу СССР, бывшая студентка разочаровалась: там были лишь голые скалы и голодуха. Так надеясь на здоровую, полноценную жизнь, она смогла питаться лишь немногим лучше, чем в блокадном городе. Зато, именно там она нашла своего будущего мужа.

Логинов Николай Артемьевич родился 22 мая 1924 года в небольшом городке Усть-Катав, расположенном в Уральских горах. Когда началась война, ему было 17 лет. На фронт брали лишь с 18-ти, и его отправили служить в Таджикистан, на границу с Афганистаном. Молодой солдат, дослужившийся до звания старшины и считавшийся хорошим пограничником, все время просился на фронт. Наконец пятнадцати военным, среди которых был и Николай, разрешили поехать на фронт. Отправляясь в свой последний обход постов, Николай остановился на берегу небольшой горной речки, по которой проходила граница. Во время дозора он любовался окрестностями, прощался с природой и горами, в которых прослужил несколько лет, когда на противоположном берегу вдруг раздался выстрел. Пуля угодила прямо в бедро Николая. Ранение было пустяковым, но эшелон, отходивший на следующий день, не взял с собой военного.

Доехать до фронта этому поезду так и не удалось: на подъезде прямо в вагон угодила одна из авиабомб, брошенных самолетами противника. Из пятнадцати пограничников не выжил никто. С тех пор Николай Артемьевич больше на фронт не просился.

Прослужив на границе до конца войны и получив два боевых ранения, Николай так и не смог вернуться домой: в то время срок службы засчитывался только фронтовикам. Военным тыла пришлось заново отслужить положенные годы.

Оставшись на границе, Николай встретился с врачом Надеждой. Через несколько лет они поженились, но Надежда прошла практику на полгода раньше, чем окончилась служба Николая. Написав своей семье о любимой женщине, супруг дал жене точный адрес, и Надежда одна поехала в незнакомые ей места, чтобы найти свой новый дом.

В одних лишь кирзовых сапогах и тонкой шинельке она добиралась до семьи мужа. Суровый уральский мороз, ночь, метель. Все люди сидят в домах у теплой печи, и лишь одинокая женщина бредет по незнакомой улице. Ноги давно промерзли, шинель не спасает от ветра, но она все равно стучится в ворота, хотя такой поздней ночью никто не ждет гостей. И всё же, хозяева, давно ожидающие жену любимого сына, которую они ни разу не видели, открывают ворота и впускают Надежду в теплый дом. Усадив ее у печи, они расспрашивают её о прошлой жизни и о своем сыне.

Надежда быстро подружилась с новыми родственниками, через полгода вернулся и Николай. Появились дети, среди них - мой дедушка, папин отец. До конца жизни Надежда и Николай жили в этом домике в Усть-Катаве. Она работала в больнице, на пенсию вышла майором запаса. Великая Отечественная война, оставившая глубокий след в судьбе каждого русского человека, закончилась, и люди постепенно стали восстанавливать свою страну и налаживать жизнь.

Прошло уже 70 лет со дня Великой Победы, и осталось совсем немного людей, кто помнит о тех днях, прожитых в молодости. Многие знают события этой войны только по рассказам родителей, родственников, из книг. Эту историю о Логиновых Надежде и Николае, моих прабабушке и прадедушке, я услышала из уст их сына Сергея. Сама я их не помню, оба ушли из жизни, когда я была совсем маленькой. После смерти Надежды, покинувшей этот мир раньше мужа, её сыновья нашли на чердаке их небольшого деревянного домика четыре больших мешка сухарей. Такая трагедия, пережитая в молодости, оставляет неуверенность в завтрашнем дне и страх в душе человека на всю оставшуюся жизнь.

Сам дом так и остался стоять на том же месте, я даже была там пару лет назад. Это небольшое деревянное строение. Бревенчатые стены, ровный пол, ковры на полу и стенах, большая русская печь, водопровод, отопление, электричество - его строил ещё отец Николая, а этот уютный домик с благоприятными условиями будет пригоден для жизни на несколько десятков лет вперед.

Следы блокады хранит и Санкт-Петербург, бывший Ленинград. Ещё полгода назад я видела, как на некоторых домах ещё остались граммофоны, у которых собирались истощенные люди, чтобы послушать радио - единственное доказательство тому, что город ещё жив. Тогда работали и некоторые театры и музеи. А в подъезде одного дома на Невском проспекте даже есть мраморная табличка, свидетельствующая о том, что во время войны там находилась единственная во всем городе парикмахерская. На некоторых домах поставлены и памятники кошкам, которые тоже спасали город в те года: сначала их ели, а потом они ловили крыс, угрожающих скудным запасам еды и являвшихся источником заболеваний. А на побережье Невы, на месте проруби, из которой в суровые блокадные зимы люди брали воду, находится памятник женщинам. И практически незаметные дыры в стенах домов и мостов, оставшиеся от попадания осколков рвавшихся снарядов, которые так и не стали реставрировать, чтобы сохранить память о блокаде - все напоминает о трагедии, которую пережили тысячи людей. И одна из многих - моя прабабушка, которая спаслась сама, дала жизнь дедушке, а значит папе и мне. Может быть, она и не спасла жизнь многим людям, как и мой прадедушка-пограничник, как и многие другие из моей семьи, кто погиб на войне или остался жив. Но победа, доставшаяся нашим предкам с таким трудом, складывалась из миллионов жертв, из миллиардов маленьких неизвестных подвигов, и каждый в той войне сделал все, что смог, и даже больше.

Наше поколение, у которого остались лишь воспоминания предков, должно ценить свою свободу и помнить, что очень многие заплатили за неё своей кровью. И лучшая благодарность, которую мы можем им принести - это не позволить вновь кому-то пройти по нашей земле, разрушить наши города, убить наших детей. Если каждый человек на планете будет стремиться к миру, больше никогда не будет войны.

О начале войны я узнала из выступления Молотова по радио в санатории Алушта, где я проводила свой отпуск перед защитой диссертации (при Первом Мединституте Ленинграда, где я закончила аспирантуру по кафедре фармакологии).

С трудом удалось выехать в город Запорожье за дочерью, оставленной у матери мужа. С ужасами налетов врага и бомбардировок мы познакомились уже по дороге в Ленинград, когда разрушена была железнодорожная колея. Дрожа от страха, мы ждали, когда наконец-то тронется поезд и мы доберемся до Ленинграда.

Бомбардировки и налеты были ежедневные и в большей степени вечером (до 23 часов). Разрушались объекты, заранее спланированные по сигнальной наводке враждебно настроенных людей. Мы с ужасом нередко наблюдали эти сигналы.

Уже в первые дни войны начали поступать пострадавшие от налетов и бомбардировок в клиники Мединститута, Эрисмановскую больницу, которые превратились в госпитали.

Наш Мединститут эвакуировался в г. Новосибирск, а оставшихся преподавателей и студентов отправили в ополчение. Женщины, не мобилизованные сразу, начали работать в госпитале по оказанию помощи пострадавшим от налетов и бомбардировок. Я также начала работать в хирургической клинике, где заведующим был профессор Ю.Ю. Джанеладзе. Помогала принимать и обрабатывать поступавших раненых, пострадавших от налетов. Позже я стала работать палатным врачом в госпитале, где хирургом была Ольга Владимировна Бехтерева. Самым ужасным было то, что в первые дни войны была разрушена вся канализационная система. Не было ни воды, ни тепла. С наступлением холодов раненые лежали под несколькими одеялами, редко перевязывались, чтобы не охлаждать их. Палаты отапливались буржуйками с отводными трубами через форточки окоп. Операционные, где обрабатывались поступающие, не отапливались. И в этих ужасных условиях зимой работала хирург 0.В.Бехтерева, которая обморозила руки и потом поступила в стационар для дистрофиков, открытый только в начале 1942 г.

Из-за холодов перевязки делали с большими перерывами, и нередко наблюдали под повязкой белых червей, поедавших гной и очищавших таким образом раны от гноя. Мы поняли, что в таких тяжелых условиях природа помогает лечить гнойные раны.

Самая страшная беда поразила ленинградцев, когда сгорели Бадаевские склады и начался голод. С ужасом смотрели мы 8 сентября, когда над городом взметнулось пламя с подымающимся черными клубами дымом. Заканчивались все продукты в магазинах и нормы черного кусочка хлеба в 125 г. не хватало не только детям, но и работающим на заводах тем более. Люди умирали от голода, часто не доходя до места работы. Падали по дороге, не в силах подняться. Вначале голодных и ослабленных мужчин принимали за пьяных, и только потом поняли, что это результат голода.

Рано утром перед работой в госпитале я уходила за хлебом и по дороге в булочную попадала под обстрел, укрываясь в подъезде. А на пороге в булочную или в магазин видела женщин, не имеющих сил подняться или уже умерших. Приходилось не однажды видеть проходящие грузовые машины, наполненные трупами умерших. По дороге я видела лежащих завернутых в белые простыни и оставленных у забора больницы. Только в первые дни войны мертвых возили на саночках, но позднее их оставляли по дороге или у забора.

Получив по карточкам кусочек черного хлеба, я оставляла его дочери, разделив его на 4 части. Сама я не могла есть этот кусочек хлеба, оставляя четырехлетнему ребенку. В подвале нашего общежития, где мы жили (на Петроградской набережной, 44), был детский «очаг». Из него получали разовое питание в виде жидкого супа с плавающей крупой — чаще пшеничной. Иногда Алла, получив этот суп и с жадностью поедая его, говорила: «Мамочка, я тебе оставлю», по незаметно весь суп съедала. Его не так много было.

У нас не было никаких запасов продуктов. В первое время осенью у нас было 80 клубней картошки по одной штуке на день. Очищенную картошку я варила ребенку, а себе варила очистки от этой картошки. Однажды вместе с очистками сварила и ее ростки. Это было ужасное несъедобное варево, испортившее мне желудок. Все, что приходилось есть, сдабривала уксусом и таким образом утратила чувство вкуса. Доставшиеся мне 0,5 кг овса я варила, перекручивая несколько раз через мясорубку. Жидкость давала ребенку, а из жмыха пекла прямо на плите лепешки. Эта пища окончательно засорила мой желудок и кишечник. Мое счастье — я не испытывала чувства голода.

Ночами напролет топила плиту, чтобы не остывала кухня, где мы жили с дочерью и с сотрудницей, переехавшей ко мне с двумя сыновьями двенадцати и десяти лет. Я лежала и пересчитывала свои ребра под сухой кожей. Сна не было, чувства голода тоже.

Уходя на работу в госпиталь, я оставляла Аллу в дверном проеме на стуле. Это самое безопасное место, так как стены были очень толстые (это бывшая царская конюшня). А вечером, когда чаще происходили бомбардировки с зажигательными бомбами, мы нередко спускались в бомбоубежище. На ребенка надевала шубку, сверху сумка, где лежала рубашка и кусочек сахара.

Зимой я очень ослабла, с трудом передвигалась. На наше счастье в институте открылся стационар для дистрофиков, куда я получила путевку, чтобы подкрепить силы. Эти две, недели спасли меня. Это было в начале 1942г.

Хочу рассказать о трагедии одной семьи. Ассистент нашей кафедры каждое утро уходил с сыном, чтобы поймать собаку или кошку для питания. Но ни разу им не удалось поймать — все животные были выловлены и съедены голодными. Их несколько поддержала крупная собака, которую привели пожилые люди, чтобы ее безболезненно усыпить. Эта собака какое-то время поддержала эту семью. Потом умерли жена и сын. Девочку сотрудники кафедры поддерживали своими крохами. Затем в начале 1942 г., когда открылся стационар для дистрофиков, в него получил путевку этот ассистент. То, что там готовили, он уносил домой для дочери, а от первых же порций этого хорошего питания у Алексея Ивановича начался голодный понос, и он вскоре умер. Оставшуюся его девочку поддержали сотрудники кафедры, и она осталась жива.

В 1942 г. повысилась норма хлеба. Члены семьи получали 250 г хлеба, а работающие — по 500 г. Можно было жить, хотя и не было никаких других продуктов. У нас не было даже столярного клея, который поддерживал жизнь у наших соседей. В марте 1942 г. случилось несчастье — мы потеряли хлебные карточки. Как это случилось, я не знаю. Хлопоты мои ничем не кончились. Алла спросила: «Мамочка, теперь мы умрем?». В институте я встретила знакомого работника обкома, который предложил эвакуироваться с заводом «Красный выборжец» — он уже грузился в эшелон. Итак, мы эвакуировались. Сначала в эшелоне, потом в машине, набитой людьми, по Ладожскому озеру до какого-то пункта, с тем, чтобы дальше следовать в эшелоне, сопровождая ребят-фэзэушников.

Это были дистрофики, страдавшие голодным поносом. Они ничего не могли сеть, еле дышали, не было возможности переодеть их в сухую одежду. И так мы ехали в теплушках (на верхних полках). Где-то на пути в Свердловск нас перегрузили в классные вагоны. Так мы доехали до Свердловска. Путь от Ленинграда занял 19 дней. За это время я поправилась, набралась сил. Но все пережитое, как в Ленинграде, так и в пути, настолько потрясло меня, что при виде улыбающихся людей в Свердловске я была возмущена: «Как это можно улыбаться в такое ужасное, голодное время».

В Свердловске мы жили несколько дней, получали питание, пока не появилась возможность поехать дальше к моим родителям на станцию Алтайская. Там работал мой отец на стройке дороги Барнаул-Сталинск. Жили они в простой теплушке без удобств. Там у родителей я оставила мою дочь 4-х лет. Я сочла необходимым пойти в военкомат просить послать меня на фронт. Это был 1942 год. На фронт меня не отправили, а предложили работать в эвакогоспитале -3727, находившемся в с.Троицком Алтайского края.

Дата: 13.09.2015 0 5502

Одной из самых трагических страниц Великой Отечественной войны стала блокада Ленинграда . 8 сентября 1941 года немецкие войска взяли Шлиссельбург, и город практически оказался в полном окружении. «Большой земли» можно было достигнуть только через Ладожское озеро.

872 дня продолжалась блокада города. Освобождение пришло 27 января 1944 года. Однако жуткий голод 1941-1942 годов отразился не только на здоровье ленинградцев, переживших войну, но сказывается до сих пор на здоровье детей блокадников, их внуков и даже правнуков...

Голод, холод и бомбежки

Многие блокадники до сих пор начало голода в Ленинграде связывают с пожаром на Бадаевских складах. 8 сентября в 18:55 немцы совершили массированный налет и сбросили на город 6327 зажигательных бомб. Возникло 183 пожара, в том числе на складах имени Бадаева.

Огромные черные клубы дыма были видны из всех районов города. Горожане говорили, что на базе сгорели продукты, которых хватило бы на три года. Это одна из блокадных легенд. Одноэтажные деревянные здания арендовали многие предприятия. В сараях находились пустые стеклянные банки, кровати и диваны, даже апельсиновые корки...

Из продуктов в большом количестве имелись растительное масло и сахар. Отсюда огромные черные клубы дыма. Мука, зерно на Бадаевских складах практически не хранились. Данное продовольствие складировалось на мельничных комбинатах. И конечно, запасов было не на три года вперед - всего на несколько дней. Дело в том, что с петровских времен город снабжался продовольствием с колес, то есть привезли, быстренько распродали, опять завезли...

Уже в августе 1941 года (еще до начала блокады) из Смольного сообщили в Москву о нехватке продовольствия в Ленинграде. А в октябре врачи зафиксировали первые случаи дистрофии среди населения.

Голод распространялся стремительно. Из воспоминаний жительницы блокадного Ленинграда Нелли Александровны Платуновой: «Зимой 1942 года по Кировскому проспекту (ныне Каменноостров-ский) везли бочку с казеиновым клеем, из которого получали питательную жидкость. Колесо телеги попало в трещину мостовой, бочка опрокинулась и раскололась. Содержимое вылилось на грязный снег. Оголодавшие люди опустились на четвереньки и стали слизывать клей с земли».

Чем питались ленинградцы, а точнее чем пытались заглушить голод? 6 сентября впервые хлеб выпекли с добавками: от 15 до 33% различных примесей находилось в продукте. Затем примесей становилось все больше: пищевая целлюлоза; опилки, слегка сдобренные дрожжами; вскоре в ход пошла обойная пыль - то, что удавалось выбить из мешков, где когда-то хранилась мука.

Блокадница Людмила Константиновна Кочетова хорошо помнит то время: «Мама любила всякие специи - в доме их было довольно много. На первое время хватило. В кастрюлю наливали воды, добавляли несколько лавровых листочков, горошки черного перца - „суп“ готов. Потом варили студень из ремней, столярного клея, много потребляли соленой воды, пока соль была».

Жалкие калории, которые получал организм человека, сжигал холод. Топить было нечем. На улице минус 30 градусов, в комнате - на 1-2 градуса теплее. Артобстрелы и бомбежки стали тяжелым психологическим испытанием для ленинградцев.

Осколки убивали. Но еще немцы сбрасывали с самолетов пустые просверленные бочки. От издаваемого такими «бомбами» воя можно было потерять рассудок. Жители города находились в постоянной стрессовой ситуации...

Первые исследования

Последствия жуткого голода первой блокадной зимы не заставили себя долго ждать. К весне 1942 года Дорога жизни, проложенная по льду Ладожского озера, заработала на полную мощность. Продовольственный паек заметно увеличился. А люди продолжали умирать тысячами и в марте, и в апреле, и в мае. Медики пришли к выводу: в организме ленинградцев произошли негативные изменения.

Поэтому нет ничего удивительного, что в мае 1945 года умирали совсем молодые люди. Диагноз - инфаркт миокарда.

Вспоминая войну, Галина Григорьевна Рому рассказывала автору этой статьи: ее муж умер через несколько десятилетий после Победы от... истощения. А работал он поваром! Его организм усваивал витамины в недостаточном количестве - последствия блокадного голода.

Почти сразу после начала блокады врачей стали удивлять пациенты с пониженной температурой, склонностью к отекам, у женщин наблюдалось прекращение менструального цикла. Это были первые признаки болезни, названной позже алиментарной дистрофией.

Еще во время блокады ученые начали проводить в этой области исследования. Например, по результатам экспериментов над животными, которые голодали, выяснилось, что даже через полгода после окончания голодовки клетки всего организма у братьев наших меньших не восстанавливались до первоначальных размеров.

В 1948 году медики обследовали 140 рабочих Металлического завода, которые перенесли дистрофию. Оказалось, что блокадный голод и ежедневный стресс стали причиной необратимых негативных процессов в сердечно-сосудистой системе.

Заболевание только дистрофией - редкий случай во время блокады. В основном ленинградцы имели букет заболеваний, также способствовавших необратимым процессам. К примеру, в послевоенные годы в Ленинграде резко возросло число больных гипертонией. Тогда данную «вспышку» не связали с блокадой.

Начатые в 1948 году исследования не довели до конца. «Ленинградское дело», «дело врачей» - и о последствиях блокады забыли на долгие годы.

Блокадное «наследство»

Только в конце прошлого века медики вернулись к изучению отдаленных последствий блокады и пришли к неутешительному выводу: изменения в организме блокадников произошли на генетическом уровне, то есть все их недуги, обраставшие и другими болезнями, передавались по наследству детям, внукам и правнукам.

Вот характерный пример. Женщина-врач пережила все ужасы блокады. Ее муж не погиб на фронте. Вернулся домой. Через некоторое время в семье родилась дочь. С детства девочка страдала комплексом заболеваний сердечно-сосудистой системы, щитовидной железы, надпочечников, поджелудочной и половых желез. Врачи не смогли вылечить ее, и в цветущем возрасте дочь блокадницы умерла.

Исследования доктора медицинских наук, профессора Бориса Михайловича Рачкова показали, что в конце прошлого столетия 40% (!) внуков и правнуков блокадников имеют те или иные заболевания.
Есть такие редкие недуги позвоночника, как болезнь Кальве и болезнь Кюммеля - у потомков блокадников они встречаются чаще, чем у других их сверстников.

Также блокада наградила их еще одной редкой болезнью Шейермана-May. Выражается она в том, что позвонки человека быстро деформируются, теряют нормальную форму, так как разрушается их структура.

Также у потомков блокадников диагностируются болезни сердца, органов слуха, зрения, опорно-двигательного аппарата, «некачественные» суставы и зубы. Часто встречаются заболевания, обусловленные нарушением обмена кальция, фосфора, магния, что, опять же, приводит к патологии позвоночника.

Уже в современном Петербурге родился ребенок - правнук блокадников, у которого первые зубы появились в семь лет!

«Ничто на Земле не проходит бесследно...» Как выяснилось, ленинградская блокада не закончилась в январе 1944 года. Борьба с последствиями тех страшных лет предстоит еще долгая.